Билет № 7
Героический эпос в истории культуры. Былины киевского цикла. Сюжеты и образы
Былины – произведения народного героического эпоса.
Героический эпос сложился у многих народов: финская «Калевала», скандинавская «Эдда», кавказские «Нарты», индийская «Рамаяна», шумерский «Гильгамеш».
Название «былина» говорит о том, что это быль, реальность, в неё верили. Понятие ввёл в 19 в. фольклорист Сахаров, взяв слово из «Слова о полку Игореве», в народе же они назывались старинами. Былина сразу же чётко локализует сюжет во времени и пространстве. Тема: судьба народа, народное самосознание , поэтому к былине относились с уважением. Былина художественна по своему происхождению. Былина рисует не реальную, а идейную историю, какую хотел видеть русских человек. Богатыри – идеальные герои с народной моральной точки зрения, вызывающие народное восхищение. Жирмунский : «Историческое прошлое в масштабах русской идеализации».
Классические записи были сделаны в 19 в. в Онежском крае Рыбниковым. Исполнить былину мог далеко не каждый (выдающиеся сказители – Рябинины). Героические былины – о борьбе с захватчиками, чудовищами. Содержание былин чаще связано с Киевской Русью. Былины восходят к конкретным историческим событиям: по исторической концепции – много слабых мест. Филологическая концепция: былины должны быть поняты в контексте с др. произведениями словесности. Былины рождаются на основе преданий, трансформированных по традиционным эпическим моделям, истоки которых в мифологии. Архаическая эпика глубоко трансформируется в связи с новыми историческими идеалами. Образование классических былин (про Владимира) следует относить к 14-15 векам – процесс централизации гос-ва (создание государственности, вычленение личности) (по Д. Лихачёву). Большинство былин сложилось в Новгородской земле.
Архаический эпос
Архаическая эпоха – эпоха первопредков, первотворений. Культурный герой исполняет роль Бога-творца. Эпос как таковой возникает, когда глобальные исторические события начинают представлять интерес. Архаические мотивы сохраняются, но их содержание начинает предаваться переосмыслению. Движение от архаики к истории государства. Волх Всеславьевич (волшебная сила – дар оборотничества, поход на Индейское царство), Святогор, Микула Селянинович «Вольга и Микула» (Микула выигрывает, потому что он земледелец, а Вольга – охотник, для русского народа было важнее земледелие).
Группы сюжетов:
Былины о старших богатырях . Богатыри-кудесники и великаны, тяготящиеся своей непомерной, непонятно, к чему приложимой силой, грузностью. Представление о масштабных великанах. Одиночество богатырей, оторванность от живой силы (непонятно, откуда и куда едет). Обречены на бесцельное скитание и на гибель. «Святогор и сумочка пеермётная» (Святогор покушался на мироздание), «Илья Муромец и Святогор», «Святогор и гроб». Противопоставление Ильи Муромца и Святогора. Народная фантазия создаёт образ силы чисто внешней, необъятной, материальной. Сила приближается к стихии, в то время как Илья наделён силой духа (взял у Святогора сколько надо было силы). Без силы духа физическая сила была бы оскорбительна.
Былины о сватовстве: «Михайло Потык», «Добрыня и Маринка», «Данила Ловчанин». Былина о Добрыне и Марине (переосмысление архаической поэмы о поиске невесты). «Иван Годинович», «Козарин», «Дунай». + «Русская Одиссея» - сюжет о женитьбе Алёши на жене Добрыни Настасье Микуличне, пока тот в отъезде.
Былины о борьбе со змеем или чудовищем
Классический эпос
Сюжеты:
Илья Муромец и Калин царь
Илья и Идолище
Илья Муромец и Соловей-разбойнник
Илья Муромец и сын
Исцеление Ильи Муромца
Добрыня и Змей
Алёша Попович и Тугарин
Василий Игнатьевич и Батыга
Змей чаще всего живёт у реки (Огненная река) или у подножья горы и охраняет природную стихию. Произошла историзация сюжета о змееборстве. Подробности, детали ведут к мифологическим представлениям, а сюжеты былины обращены в сфере общественности, истории.
Былина не становится летописным сюжетом о каком-либо событии - она живет как художественное произведение.
Князь Владимир – креститель Руси. Былину интересует некий идеальный князь. В былинных сюжетах Литва Золотая Орда уравниваются.
Былина – воплощение не исторических событий (памяти о прошлом), но воплощение актуальных вопросов для общества. Время былины – золотой век. Былина – историческое прошлое народности в масштабах идеализации.
«Эпос по-своему конструирует историю с характерными пространственно-временными представлениями» (Путилов). Эпическая история противостоит истории реальной, исправляет ее несовершенства, освобождает от трагических ошибок и несправедливости.
Былинному герою присуща характерная исключительность.
Новичкова толкует богатырскую исключительность , опираясь на мифологическую культуру (на Илью Муромца могли повлиять определенные магические рассказы)
«Исцеление Ильи Муромца» - двойственность.
Богатырская сила – от языческого мира. Речь идет о былине, где происходит исцеление Ильи Муромца (таких детей называли «обменнами»). В народном сознании избавиться от этого недуга можно с помощью чуда. У Ильи Муромца был реальный прототип.
И языческая, и христианская стихия влияли на сюжеты былин.
Святость (христианство) + богатырская сила (язычество) = Илья Муромец.
Основные традиции эпоса формировались в языческих мотивах, но в ХV – ХVI вв. начинает появляться пласт христианских традиций.
Богатырское служение приобретает вид героического подвижничества – слово христианкой традиции. Поведение богатырей подчинено определенным этическим нормам (Исследование Лихачева). Калин-царь нарушает эти нормы.
«Илья Муромец и сын». Христианизация сюжетов. Архаическому культу силы, на котором вырастает феномен богатырства, начинает сопутствовать идея божьей помощи. Былина предваряет древнерусские жития.
«Добрыня Никитич и змей»: Добрыне на пути попадается «колпак земли греческой», и с помощью этой находки он одерживает победу над врагом.
Мотив побратимства (история убийства Данилы).
Героические былины = Киевские былины (князь Владимир). Богатыри защищают Киев.
Билет №8
Былины новгородского цикла. Сюжеты и образы. Новеллистические былины
Действие происходит в Новгороде. Новгород связывается сводной стихией. Смысловые неувязки, загадочность могут быть объяснены столкновением разных мировоззренческих пластов. В новгородских былинах больше загадочности, чем в киевских. Новгород – второй центр Руси. Он находится на севере – его не нужно защищать (нет героического характера, в чём соглашались многие исследователи), но он торговый город => новый тип богатырей => главные персонажи – купцы. Однако конфликты новгородских былин характерны именно для героического эпоса.
В.Г.Белинский
выделил в русских былинах киевский и новгородский цикл. Со второй половины XI века Киевское государство начинает распадаться на ряд феодальных княжеств. В связи с этим начинают формироваться областные былинные циклы. В этих былинах отражались социальные противоречия, так как трудовому народу были чужды распри князей, а в ответ на угнетение народ поднимался на восстания. Так, своеобразный былинный цикл возникает в Новгородском княжестве (былины о Садко, о Василии Буслаеве и др.) и в Галицко-Волынском (былины о Дюке Степановиче, о Чуриле и др.). Смысл былин о Садко, как писал Белинский, - «поэтическая апофеоза Новгорода, как торговой общины». Образ Василия Буслаева принадлежит к числу лучших созданий русского эпоса. В условиях русского средневековья образ свободомыслящего и мужественного человека, верующего только в свою силу не мог не вызвать народных симпатий.
Особый разряд новеллистических былин составляют былины Новгородского цикла. Они отличаются от киевских тем, что в них нет «эпического времени», князя Владимира и героической темы, именно по этой причине некоторые ученые не признают в героях новгородских былин богатырского характера. Так, А.В. Марков (Алексей Владимирович) писал, что Новгород не выработал ни одного типичного богатыря. Но конфликты новгордских былин характерны героическому эпосу.
Д.С. Лихачев (Дмитрий Сергеевич) заметил, что подобно тому, как время Владимира Святославовича в киевских былинах представлялось временем «эпических возможностей» в военной сфере, так время вечевых порядков в новгородских былинах представлялось было таким же временем «эпических возможностей» в социальной сфере.
Героями новогородских былин являются Василий Буслаев и Садко.
В основе былины о Садко лежит древний сказочный мотив сватовства к дочери морского царя, однако он трансформирован присоединением к нему других эпических мотивов.
Сначала Садко – бедный гусляр, играющий на пирах. Однажды его не позвали на пир:
Садка не зовут на почестен пир,
Другой не зовут на почестен пир,
И третий не зовут на почестен пир.
и он отправляется на берег Ильмень-озера и столь выразительно играет там, что морской царь предлагает Садко награду. Садко должен поспорить с новгородскими купцами, что выловит в Ильмен-озере рыбу с золотыми перьями. Он выигрывает заклад и становится богатым купцом, а не бедным гусляром.
Эта часть былины имеет сказочно-фантастический характер, но мотива чудесного гусляра русские сказки не знали. В.Ф. Миллер комментировал это таким образом что, на берегах озера Ильменя мы стоим на финской земле, на которой и ходили сказки о морском царе Ahti и певце Вейнемейнене.
Во , а купец и состязается в богатстве с Новгородом, строит корабли, записывается в братчину Никольщину, строит церкви, палаты. Садко похваляется, что выкупит все товары в Новгороде (в этом есть эпический размах). Перед Новгородом как эпическим целым Садко, однако, бессилен. Однако есть и другая концовка, где садко удается выкупить все товары (это не свидетельствует об упадке Новгорода)
Не выкупить товара со всего бела света;
Еще повыкуплю товары московские.
Подоспеют товары заморские,
Не я, видно, купец богат новгородский -
Побогаче меня славный Новгород.
Далее Садко отправляется в морское путешествие, где его ожидает беда. Морской царь требует жертвы. Бросают жребий – он выпадает Садко. Его отправляют на досточке в море и он засыпает (мотив: сон как временная смерть). На дно Садко берет гусли. Выбор оказался правильным: царь вызывает Садко к себе, чтобы послушать его игру. Садко играет плясовую, царь веселится и на море поднимается страшная буря. Корабельщики молят Николу Можайского о помощи и святой спускается на дно морское. Невидимый, он дает Садко советы, как нужно поступать в дальнейшем. Садко рвет струны и царь в награду за игру предлагает ему выбрать любую невесту. Садко выбирает Чернавушку. Он как бы соглашается на брак, но не трогает свою невесту в брачную ночь. Поэтому утром пробуждается на берегу родной реки Волхова (олицетворением берега этой реки и была Чернавушка). Садко не поддался подводной красоте и выбрал Новгород. За помощь он строит церковь Николе Можацскому.
Ученые-мифологи свитают, что былина о Садко очень древняя. И сравнивают мотив женитьбы Садко на Чернавушке с мифом о брачном союзе бога-громовика с облачной нимфой. Хоть в этом и есть некое преувеличение, но нельзя отрицать магическую способность Садко воздействовать на морского царя своей музыкой.
Сказочный мотив здесь –мотив выбора невесты из многих подобных.
Есть варианты этой былины у других народов, например, в Корее есть предание о юноше, плывшем на корабле и остановившемся на три дня по среди моря, он прыгнул в пучину моря, а корабль уплыл дальше. Юноша оказал услугу царскому царю и получил в награду его дочь. В Корею этот мотив прибыл из Индии, оттуда же он попал и в русский фольклор (в некоторых вариантах Садко назван индийским гостем)
А.Н. Веселовский проводит параллель с французским романом о Тристане из Леонуа, где героя зовут Садок. Он убивает своего шурина, так как тот покушался на честь его жены. Он также плывет на корабле, поднимается буря (наказание Господа за грехи Садока) и Садок бросается в море. Буря утихает, а Садок раскаивается в своем грехе и спасается на острове.
Садко – подлинно эпический характер, одерживающий победу над купцами и соблазнами подводного царства.
Самые распространенные сюжеты о В. Буслаеве
:
Василий Буслаев в Новгороде (Василий Буслаев с мужиками новгородскими)
Поездка Василия Буслаева в Иерусалиим
Василий Буслаев наделен невероятной физической силой, но не умеет её распределять, он вызывающе себя ведет
Повадился ведь Васька Буслаевич
Со пьяницы, с безумницы,
С молодыми удалыми добрыми молодцы,
Допьяна уж стал напиваться.
А и ходя в городе уродует:
Которого возьмет он за руку ,
Из плеча руку выдернет:
Которого заденет за ногу,
То из гузна ногу выломит
В былине о В.Буслаеве с новгородцами ищут отражение конкретных исторических реалий (ритуальных боев, избиение новгородцев Иваном Грозным). В советской фолклорристике сложилась традиция истолковывать В.Буслаева как социального бунтаря, представителя новгородской вольницы, бросающего вызов богачам,торговому посаду и городским властям, но до этого нет достаточных оснований, так как Василий – враг любых социальных порядков. Б.Н. Путилов усмотрел в этой былине пародию на богатырство, но вряд ли это здесь присутствует (усмирить дерущихся берется девушка-чернавушка, размахивающая коромыслом, словно палицей). Тема, знакомая эпосу: бунт эпического героя против любых порядков и ограничений.
Эта тема развита и в другой былине: «Василий Буслаев молиться ездил». Он едет в святую землю спасать свою душу. На пути он встречает заставы, но лишь одна из них чревата военным столкновением: Васька встречается с разбойниками, казачьими атаманами. Но они расходятся мирно, без боя. Это не героическая былина. У неё скорее символический смысл (В Иордан-реке крестился Христос, а камень преткновения напоминает, что смерть не за горами, а под ногами). Все приметы, напоминания и знамения не имеют для него цены, за что он наказан смертью. Васькино бунтарство – наследие строптивости эпических героев.
А не верую я, Васенька, ни в сон, ни в чох,
А и верую я в свой червленный вяз!
Билет №9
Исторические песни. Исторический фон, герои
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКИХ ПЕСЕН. ИХ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОСОБЕННОСТИ
Исторические песни - это фольклорные эпические, лиро-эпические и лирические песни, содержание которых посвящено конкретным событиям и реальным лицам русской истории и выражает национальные интересы и идеалы народа. Они возникали по поводу важных явлений в истории народа - таких, которые производили глубокое впечатление на участников и сохранились в памяти последующих поколений. В устной традиции исторические песни не имели специального обозначения и назывались просто "песнями" или, как былины, "старинами". Далеко не все исследователи считают историческую песню жанром. Пропп : «жанр предполагает единство поэтической формы, бытового применения и исполнения». Историческая песня подобным единством не обладает. Объём, форма текстов, эстетическая специфика существенно отличаются друг от друга.
Исторические песни можно возвести к конкретным событиям и ситуациям, хотя основаны они на вымысле. Исторические песни представляют не столько интерес фактический, сколько мировоззренческий: в них вершится суд над историей. Предметом исторической песни является современная история, а если она обращается к обозримому прошлому, то всё равно даёт оценку с позиции настоящего. Герои исторических песен – реальные люди, для песни интересен исторический деятель как таковой. Повествование строится на реальных фактах. Жанр исторической песни порождён эпохой формирования централизованного Российского государства (времена Ивана Грозного => цикл песен об Иване Грозном: взятие Казани, песня о гневе Ивана Грозного). В песне о Кострюке традиционные мотивы героического эпоса откровенно пародированы. Во всех этих 3 песнях образ Ивана Грозного отличен от изображения былинных правителей (Владимира I), он обладает реальными качествами: подозрительностью, жестокостью, гневливостью, однако справедливость, национальная честь и безопасность. => создаётся тип фольклорного «хорошего» царя. Песнь о Ермаке => сложение цикла песен о Степане Разине и разбойничьих песен. Песни устойчиво связывают Ермака с деятельностью Ивана Грозного. Б.Н. Путилов говорил о том, что образ песенного Ермака значительно перерос масштабы своего исторического прототипа.
В XVII в. исторические песни становятся лироэпическими и лирическими – торжествует лирическое начало, принципы изображения героев становятся лирическими (Степан Разин с соколиными очами, золотыми кудрями).
18-19 вв. – песни-хроники (военная тематика): изложение хода военных событий.
Известно более 600 сюжетов исторических песен. Этапы развития исторических песен - XVI, XVII и XVIII вв. В это время образовались их циклы вокруг исторических лиц или событий. В XVI и XVII вв. историческая песня существовала как крестьянская и казачья, а с XVIII в. также и как солдатская, которая постепенно сделалась основной.
В исторической поэзии большое место заняли военно-героическая тема и тема народных движений. Исторические песни повествуют о прошлом, но создавались они по свежим впечатлениям от подлинных фактов , известных также по письменным источникам. С течением времени, а иногда и изначально, в песнях возникала неточная трактовка событий, оценка исторических лиц и другие несоответствия.
В вариантах песни "Оборона Пскова от Стефана Батория" (1581- 1582 гг.) среди защитников Пскова упоминаются М.В.Скопин-Шуйский (который родился в 1587 г., т. е. спустя 5 лет после обороны города), Б. П. Шереметев (родился в 1652 г., т. е. через 70 лет после обороны). Эти и некоторые другие исторические лица вошли в песню позднее. Кроме того, в осаде Пскова участвовало стотысячное войско Стефана Батория, а в песне названо сорок тысяч - эпическое число.
Количество примеров подобных неточностей в исторических песнях можно было бы умножить. Но и приведенных достаточно, чтобы убедиться в том, что упоминаемые в них конкретные лица, события, географические названия, время не всегда соответствуют действительности.
При этом песня воспроизводила главное - историческое время, что стало ее основным эстетическим фактором. В песнях прежде всего отображалось народное историческое сознание.
Их персонажи - конкретные, реально существовавшие деятели истории (Иван Грозный, Ермак, Разин, Петр I, Пугачев, Суворов, Кутузов), а рядом с ними - простой пушкарь, солдат или "народ". Для героев в целом нехарактерна фантастичность и гиперболизация, это обычные люди с их психологией и переживаниями.
Как и в былинах, в исторических песнях разрабатывались большие общенародные темы. Однако песни лаконичнее былин, их сюжет более динамичен, лишен развитых описаний, постоянных формул. Вместо развернутого повествования сюжет ограничивается одним эпизодом. В композиции исторических песен заметную роль играет монолог и диалог. Манера исполнения исторических песен также отличается от былинной: чаще всего их пели хором, причем каждая песня имела свою, особую мелодию. Стих исторических песен, как и былин, акцентный, но короче (обычно двухударный). С середины XVIII в. в городской и солдатской среде появились исторические песни с литературными признаками: с чередованием рифм и силлабо-тоническим стихосложением; а в XIX в. песни с историческим содержанием стали распеваться как походные, под шаг солдатского строя (чему соответствовали двусложный размер, рифмовка, четкое отделение строк друг от друга).
Распространялись исторические песни более всего в тех местах, где происходили описанные в них события: в центральной России, на Нижней Волге, у казаков Дона, на Русском Севере. Их начали записывать с XVII в. (записи для Р. Джемса) и записывали на протяжении последующих веков, однако впервые сюжеты исторических песен были выделены и систематизированы (вместе с былинами) в собрании П. В. Киреевского . В 1915 г. вышло в свет отдельное научное издание исторических песен, которое подготовил В. Ф. Миллер . С 1960 по 1973 г. было опубликовано наиболее полное многотомное академическое издание, снабженное нотными приложениями и подробным научным аппаратом.
Сборники свидетельствуют о том, что исторические песни - значительное явление в русском фольклоре. Тем не менее исследователи не пришли к единому мнению относительно времени их происхождения, а также об их жанровой природе. Ф. И. Буслаев, А. Н. Веселовский, В. Ф. Миллер и современный ученый С. Н. Азбелев рассматривали исторические песни как явление, существовавшее ранее XIII в. и сделавшееся источником героического эпоса.
Иное, более распространенное мнение сводится к тому, что исторические песни - явление, зародившееся после золотоордынского нашествия , а в XIX в. уже угасшее. Они - новый этап в осмыслении народом своей истории, принципиально отличный от осмысления, отраженного былинами (Ю. М. Соколов, Б. Н. Путилов, В. И. Игнатов и др.).
Повод для разных точек зрения подают сами исторические песни, которые по своим поэтическим формам столь различны, что не соответствуют обычным представлениям о фольклорном жанре. Одни ученые считают, что исторические песни - это единый жанр, имеющий несколько стилевых разновидностей. Другие убеждены в том, что они - многожанровое явление (исторические песни рассказывают о событиях то в форме баллады, то в форме лирической песни или причитания).
И тем не менее исторические песни занимают в фольклоре вполне самостоятельное место. Главное, а иногда и единственное, что их объединяет - это их конкретное историческое содержание. Б. Н. Путилов писал: "Для этих песен историческое содержание - не просто тема, но определяющий идейно-эстетический принцип. Вне этого содержания такие песни просто не могут существовать. В них историчны сюжеты, герои, историчны конфликты и способы их разрешения".
ОСНОВНЫЕ ЦИКЛЫ ИСТОРИЧЕСКИХ ПЕСЕН
В своей совокупности исторические песни отражают историю в ее движении - так, как это осознавал народ. В сюжетах песен мы сталкиваемся с результатами отбора событий, а также с разными аспектами их освещения.
2.1. Ранние исторические песни
Наиболее ранние из известных нам исторических песен отразили события середины XIII в., когда отдельные русские княжества пытались остановить полчища Батыя.
В песне "Авдотья Рязаночка" рассказывается о трагедии 1237 г.: старая Рязань была стерта завоевателями с лица земли, а ее жители убиты или угнаны в рабство. В песне настойчиво повторяется общее место - изображение этого бедствия:
Да и разорил Казань город подлесные,
Разорил Казань-де город напусто.
Он в Казани князей бояр всех вырубил.
Да и княгинь боярыней -
Тех живых в полон побрал.
Полонил он народу многи тысячи.
Он повёл-де в свою землю турецкую <...>
Героиня песни - горожанка Авдотья - проявила мужество, терпение и мудрость. Согласно песне, она вывела из плена весь свой народ и построила Казань город наново(современная Рязань построена на другом месте).
Сюжет этой песни, а возможно, и образ Авдотьи - вымышленные. Художественный вымысел опирался на поэтические формы былины и ранней (мифологической) сказки. С этими жанрами связаны стилистические клише (общие места): гиперболическое изображение врага (Напускал реки, озёра глубокие; напустил зверьёв лютыих), сам сюжет о путешествии в иное царство (в землю турецкую) и те препятствия, которые оказались на пути Авдотьи, мотив разгадывания трудной загадки. В песне есть балладный элемент: "загадка" короля Бахмета прошла через сердце Авдотьи, всколыхнув ее чувства к мужу, свекру, свекрови, сыну, снохе, дочери, зятю и милому братцу. Следовательно, на первый план была выдвинута частная человеческая жизнь, а национальная трагедия показана через трагедию одной семьи.
Бытовое преломление исторической коллизии произошло и в песнях балладного типа о девушках-полонянках. Сюжетный мотив набега врага с целью увоза девушки восходит к глубокой Древности, к тем архаичным брачным обычаям, когда женщина являлась главной добычей чужеземного похитителя. Связав этот мотив с золотоордынским нашествием, фольклор типизировал многие жизненные ситуации того времени.
В песне "Татарский полон" пожилая женщина, захваченная татарами и отданная одному из них в рабство, оказывается матерью его русской жены, бабушкой его сына. Песня проникнута ярким гуманистическим пафосом: татарин-зять, узнав, что рабыня - его теща, относится к ней с должным почтением. В такой трактовке общечеловеческие идеалы оказались выше героико-патриотических. Однако в других сюжетах той же группы девушка бежит из татарского плена или даже убивает себя, чтобы не достаться врагу.
Эпичность повествования характерна для песни "Щелкан Дудентьевич", в основе которой лежит реальный факт: восстание в 1327 г. угнетенных жителей Твери против ханского управителя Шевкала (сына Дюдени). Содержание песни выразило глубокую ненависть народа к завоевателям, что проявилось прежде всего в обобщенном образе Щелкана. В его обрисовке были использованы разные художественные средства. Например, при изображении Щелкана как сборщика дани был применен прием ступенчатого сужения образов , что помогло убедительно показать трагическое, подневольное положение народа:
С князей брал по сту рублёв,
С бояр по пятидесяти,
С крестьян по пяти рублёв;
У которова денег нет,
У тово дитя возьмёт;
У которова дитя нет,
У того жену возьмёт;
У которого жены-тa нет,
Тово самово головой возьмёт.
Был использован прием гиперболы. Так, чтобы заслужить расположение к себе хана Азвяка, Щелкан выполнил его изуверское- требование: заколол собственного сына, нацедил чашу его крови и выпил ее. За это он и был сделан ханским управителем в Твери, жителей которой измучил своими бесчинствами. Однако, согласно песне, его самого постиг ужасный конец. К Щелкану от имени горожан явились с подарками для мирных переговоров некие братья Борисовичи. Подарки он принял, но повел себя так, что глубоко оскорбил просителей. Вновь используя гиперболу, песня изобразила смерть Щелкана: Один брат ухватил его за волосы, а другой за ноги - И тут еворазорвали. При этом Борисовичи остались безнаказанными (Ни на ком не сыска-лося), хотя в реальной истории восстание в Твери было жестоко подавлено.
Ранние исторические песни - это произведения о времени, когда Русь находилась под гнетом золотоордынского ига. Песни стали концентрированным выражением этого трагического периода в народной судьбе.
2.2. Исторические песни XVI в.
В XVI в. появились классические образцы исторических песен.
Цикл песен об Иване Грозном разрабатывал тему борьбы с внешними и внутренними врагами за укрепление и объединение русской земли вокруг Москвы. Песни использовали старые эпические традиции: организация их сюжетов, приемы повествования, стилистика во многом были заимствованы из былин.
Так, например, "Песня о Кострюке" в некоторых вариантах имела характерный конец. Побежденный Кострюк говорит царю:
"Спасибо те, зятюшко.
Царь Иван Васильевич,
На твоей каменной Москве!
Не дай Бог мне больше бывать
Во твоей каменной Москве,
А не то бы мне, да и детям моим!"
Это окончание перекликается с окончанием некоторых былин Киевского цикла:
Закажу я детям и внучатам
Ездить ко городу ко Киеву.
Оно также почти дословно воспроизведено в песне "Оборона Пскова от Стефана Батория":
<...>Насилу король сам-третей убежал.
Бегучи он, собака, заклинается:
"Не дай. Боже, мне во Руси бывать,
И ни детям моим и ни внучатам,
Ни внучатам, и ни правнучатам
Некоторые сказители былин почти полностью переносили описание пира былин в историческую песню об Иване Грозном и сыне и т. д.
Вместе с тем песенный образ Ивана Грозного, в отличие от героев былины, психологически сложен и противоречив. Осмысляя сущность царской власти, народ изобразил Грозного устроителем государства, мудрым правителем. Но, как это было на самом деле, царь вспыльчив, гневлив и в гневе безрассудно жесток. Ему противопоставляется какой-либо разумный человек, отважно усмиряющий гнев царя и предотвращающий его непоправимый поступок.
Песня "Взятье Казанского царства" довольно близко к действительности излагает события 1552 г. Народ верно осознал и отобразил общий политический и государственный смысл покорения Казани: эта крупная победа русского народа над татарами положила конец их господству. Поход организовал царь. Осадив Казань, русские сделали подкоп под городскую стену и заложили бочки с порохом. В предполагаемое время взрыва не последовало, и Грозный воспалился, заподозрил измену и зачал канонёров тут казнити. Но из их среды выступил молодой канонер, который разъяснил царю, почему задерживается взрыв крепостной стены: свеча, оставленная на пороховых бочках под землей , еще не догорела (Что на ветре свеча горит скорее, А в землета свеча идет тишеё). Действительно, вскоре прогремел взрыв, который поднял высокую гору и разбросал белокаменны палаты. Следует заметить, что документы ничего не говорят о столкновении Грозного и пушкаря - возможно, это народный вымысел.
Борьба с изменой стала основной темой песни о гневе Грозного на сына (см. "Грозный царь Иван Васильевич"). Как известно, в 1581 г. царь в припадке гнева убил своего старшего сына Ивана. В песне гнев царя обрушивается на младшего сына, Федора, обвиненного его братом Иваном в измене.
Это произведение раскрывает драматическую эпоху правления Ивана IV. Говорится о его расправах с населением целых городов (тех, где он повывел измену), изображаются жестокие дела опричнины, жуткие картины массового преследования людей. Обвиняя своего младшего брата, царевич Иван говорит:
Ай прегрозный сударь царь Иван Васильевич,
Ай родитель наш же батюшка!
Ты-то ехал уличкой, -
Достальнйих по тюрьмам садил.
Я-то ехал уличкой, -
Иных бил казнил да иных вешал ли,
Достальнйих по тюрьмам садил.
А серёдочкой да ехал Федор да Иванович,
Бил казнил да иных вешал ли,
Достальнйих по тюрьмам садил,
Наперед же он указы да пороссылал,
Чтобы малый да порозбегались,
Чтобы старый да ростулялиси...
Через песню лейтмотивом проходит психологическая портретная зарисовка царя:
Мутно его око помутилоси.
Его царско сердце разгорелоси .
Царь приказывает казнить Федора, и палач Малюта Скуратов торопится исполнить приговор. Однако царевича спасает брат его матери (первой жены Ивана Грозного Анастасии Романовны) старый Микитушка Романович. На следующий день царь, думая, что сына уже нет в живых, глубоко страдает. В этой сцене перед нами не государственный деятель, а раскаявшийся отец:
Тяжелешенько тут царь да поросплакался:
- По ворах да по разбойничках
Е заступнички да заборонщички.
По моём рожоноём по дитятки
Не было нунь да заступушки,
Ни заступушки, ни заборонушки!
Но он узнает о спасении царевича. Благодарный царь-отец дарит Никите Романовичу по его просьбе вотчину, в которой мог бы укрыться и получить прощение всякий оступившийся человек.
По поводу женитьбы Грозного на черкесской княжне Марии Темрюковне была сложена пародийная "Песня о Кострюке". Кострюк, шурин царя, изображен гиперболически, в былинном стиле. Он хвастает своей силой, требует поединщика. Но на самом деле он - мнимый богатырь. Московские борцы не только побеждают Костркжа, но и, сняв с него платье, выставляют на посмешище. Песня сложена в стиле веселой скоморошины. Ее сюжет скорее всего вымышлен, так как исторических подтверждений о борьбе царского шурина с русскими кулачными бойцами нет.
Известен ряд других разнообразных по тематике исторических песен об Иване Грозном и о его времени: "Набег крымского хана", "Иван Грозный под Серпуховом", "Оборона Пскова от Стефана Батория", "Иван Грозный и добрый молодец", "Терские казаки и Иван Грозный".
До сих пор еще народ в своих песнях вспоминает и новгородскую необузданную вольницу, и народные драки, а также прежнюю славу и богатство Новгорода.
В одной новгородской былине (Василий Буслаевич) изображен буйный удалец-повольник.
«В славном Великом Новгороде, говорится в былине, жил старый Буслай девяносто лет, жил он со всеми в мире-согласии, ладил с чернью новгородской, поперек ей слова не говаривал. Умер он и остались по нем имение великое, вдова его да чадо малое, Васенька. Отдавала мать сына своего учить грамоте, письму да пению церковному. Ученье ему впрок пошло, и нет во всем Новгороде такого певца, как Васенька; да на беду повадился он пир пировать с веселыми удалыми молодцами. Пьет он, – допьяна напивается, по улицам похаживает да шуточки недобрые пошучивает: кого за руку возьмет – руку вывихнет, кого за ногу хватит – ногу вывернет… Идут мужики новгородские жаловаться Васиной матушке. «Честная вдова, – говорят ей, – уйми ты свое чадо милое! Нехорошие шутки стал он пошучивать! А то ведь с такой удачей молодецкой быть ему в реке Волхове!» Стала мать журить сына. Не по душе это пришлось Васеньке: обозлился он на мужиков, что жаловались на него да грозили потопить его на Волхове. Задумал он собрать себе дружину храбрую. Пишет он «ярлыки (записки) скорописчаты»: «Кто хочет пить и есть из готового, валися к Ваське на широкий двор, – тот пей и ешь готовое и носи платье разноцветное». Рассылает он эти ярлыки по улицам и проулочкам новгородским. Собираются к нему удальцы со всех концов: пришел Костя Новоторженин, пришли Потанюшка Хроменький, Хомушка Горбатый и другие. Пробует их силу Васенька Баслаевич, – заставляет выпить чару зелена вина на полтора ведра, бьет каждого из них палицей в двенадцать пуд. Коли молодец стоит при этом, не шелохнется, братается Васенька с ним и принимает его в «свою дружину храбрую». Набрал себе он тридцать удальцов.
Вызывает тогда он всех мужиков новгородских на бой. Те принимают вызов. Начинается свалка на Волховском мосту. Плохо мужикам новгородским, – много их избито, изранено; дружина Васильева одолевает их. Видят они – дело плохо, – на хитрости пускаются. Побежали к матери Василия, принесли подарки и просят: «Прими у нас дорогие подарочки и уйми свое чадо милое!» Мать унимает сына, сажает в глубокий погреб; покоряется ей Васенька, – не смеет он ослушаться родимой матушки. Плохо пришлось и дружине без него; стали одолевать ее мужики новгородские. Выпускают тогда Василия из погреба.
Разгорелось его сердце богатырское, схватил он ось тележную и бросается своим на помощь, – мужиков так валом и валит. Стали снова они просить матушку вступиться за них. Посылает она Васильева крестового батюшку унять сынка. Одевает старчище-пилигримище колпак на голову в двадцать пуд, берет клюку в руки в десять пуд, приходит на мост к Василию, глядит ему прямо в ясны очи и говорит ему: «Ай же ты, мое чадо крестное! Укроти свое сердце богатырское, оставь мужичков хоть малую часть».
Расходилось сердце у Васеньки: нет на него ни уйму ни удержу. «Ай же ты, крестный мой батюшка! – говорит он в ответ. – Не дал я тебе яичко во Христов день, дам я тебе яичко в Петров день!» Щелкнул он крестного батюшку осью железною, – тут крестовому батюшке и славу поют. Сама мать приходит унимать расходившегося Васеньку; догадалась старушка, зашла сзади и пала на плечи его могучие. «Ай же ты, чадо мое милое, – говорит она, – укроти свое сердце богатырское, оставь мужичков хоть малую часть!»
Тут Васильюшка Буслаевич опускает руки свои могучие к сырой земле, выпадает ось железная из белых рук. «Ай ты, свет-государыня-матушка, – говорит он, – умела ты унять мою силу великую, догадалась зайти позади меня, и если бы зашла ты спереди, то не спустил бы тебе государыне-матушке, убил бы тебя заместо мужика новгородского». Оставляет тогда Васенька смертное побоище. Оставил он мужиков малую часть, а набил их, что пройти нельзя.
Много беды да грехов натворил Василий Буслаевич. «Смолоду бито много, граблено, под старость надо душу спасти», – говорит он и просит у своей государыни-матушки благословенья великого «итти в Иерусалим-град со своей дружиною храброю, Господу Богу помолитися, ко святой святыне приложитися, в Ердане-реке искупатися». – «Чадо мое милое, – отвечает ему мать, – коли ты пойдешь на добрые дела, дам тебе благословение великое, а коли ты, дитя, на разбой пойдешь, и не дам тебе благословения, а и не носи Василья сыра земля!..» Пускается Василий со своей дружиной в путь далекий по рекам и морям. Приезжает он наконец в Иерусалим, служит обедню за матушку, за себя, служит панихиду по батюшке, купается в Иордане. На возвратном пути Василий гибнет. Увидел он большой камень на горе; написано на нем: «Кто перескочит через камень поперек – тому ничего не будет, а кто станет вдоль скакать – сломать тому буйну голову». Загорелось у Василия сердце неразумное, заговорила удаль буйная, – стал он вдоль скакать и убился до смерти».
Прорись новгородской берестяной грамоты
Другая былина о Садке-Богатом госте показывает, что у народа сохранилась память о богатстве старого Новгорода. Сказываются в этой былине и языческие верования – вера в «водяного бога».
Жил-был в Новгороде Садко. Был он гусляр, ходил по веселым пирам, тешил богатых людей своей игрой искусной, – тем он и жил. Часты бывали пиры в богатом Новгороде. Но вот случилось раз – день приходит, другой, третий, – не зовут Садка на почестей пир. Соскучился Садко, пошел он к Ильмень-озеру, сел на камень прибрежный и стал наигрывать на своих гуселках. Как вдруг вода в озере всколыбалася; вышел из воды царь морской и говорит: «Ай же ты, Садко Новгородский, не знаю, чем тебя пожаловать за твои утехи великия, за твою игру нежную. Ступай ты в Новгород и бейся об заклад, заложи свою буйну голову, а с купцов выряжай лавки товара красного и спорь, что в Ильмень-озере есть рыба-золоты перья. Как побьешься об заклад, поди свяжи шелковый невод и приезжай рыбу ловить в Ильмень-озере. Дам я тебе три рыбины-золоты перья; тогда ты, Садко, счастлив будешь». Он сделал так, как велел ему царь морской. Позвали Садко на почестей пир. Тешил гостей он игрой своей искусной, тешились гости и вином хмельным. Стал тут он хвастать, что знает чудо чудное в Ильмень-озере, что есть в озере рыба-золоты перья. Заспорили купцы, что не может быть в озере такой диковинной рыбы. Предлагает тогда Садко биться об заклад. «Заложу я свою буйну голову, – говорит он купцам, – а вы закладывайте лавки товара красного». Нашлись три купца – ударились об заклад. Связали невод шелковый и поехали ловить рыбу на Ильмень-озеро. Закинули тоньку – и добыли рыбку-золоты перья, во второй раз закинули – добыли вторую рыбку-золоты перья, третью тоньку закинули – третью золотоперую рыбку добыли. Делать нечего – отдали купцы Садку свои лавки товара красного. Стал с той поры он поторговывать, стал получать барыши хорошие; нажил он имение великое, построил себе палаты белокаменные, сам стал задавать пиры на славу.
Зазвал он раз к себе на пир гостей – настоятелей новгородских. Все на пиру наедалися, все на пиру напивалися, похвальбами все похвалялися: кто хвастает бессчетной золотой казной, кто похваляется силой молодецкой, кто – конем добрым, кто – славным отечеством, кто – молодым молодечеством. А Садко все помалчивает. Стали тут говорить гости: «Что же наш Садко ничем не похвастает?» Говорит он в ответ: «Чем мне хвастаться? У меня ли золота казна не тощится, цветно платьице не носится, дружина храбрая не изменяется. А похвастать – не похвастать бессчетной золотой казной: на свою золоту казну повыкуплю все товары новгородские, худые товары и добрые!» Не успел он и слова вымолвить, как настоятели новгородские ударились с ним о великий заклад – в тридцать тысяч, что не выкупить ему всех товаров новгородских.
Вставал на другой день Садко рано утром, будил своих молодцов, без счета давал им золотой казны, рассылал их по всем улицам торговым, а сам шел в гостиный ряд – вдвойне товаров принавезено, вдвойне товаров принапасено на славу Новгорода Великого. Садко опять скупил все товары. На третий день снова выходит он с дружиной своей покупать товары – втройне товаров принавезено, втройне принапасено; подоспели товары московские. Призадумался тут богатый Садко – не в меру, видно, похвастался. «Не выкупить товара со всего бела света, – говорит он, – выкуплю товары московские – подоспеют товары заморские. Не я, видно, богат купец новгородский – побогаче меня славный Новгород!» Пришлось Садку уплатить заклад.
Построил он тридцать кораблей, нагрузил на них товары новгородские; продавал их за морем, получал барыши великие, насыпал бочки красна золота, чиста серебра. Едет Садко назад в Новгород. Приключилось вдруг диво дивное на море. Поднялась страшная буря, «волною бьет, паруса рвет, ломает корабли червленые, а корабли нейдут с места». «Век мы по морю ездили, – говорит Садко, – а морскому царю дани не оплачивали: видно, царь морской от нас дани требует. Приказывает Садко бросить в море бочку чиста серебра, а буря не унимается, а корабли все с места нейдут. Бросают бочку красна золота – не помогает и это. «Видно, царь морской требует живой головы во синее море!» – говорит Садко. Два раза мечут жеребей, кому идти во синее море. Оба раза жеребей указывает на Садко. Покоряется он своей участи. Пишет духовное завещание: часть имения отписывает Божьим церквям, часть – нищей братии, часть – молодой жене, а остаток – дружине своей храброй. Берет с собою он свои гуселки. «Бросьте, – говорит, – на воду доску дубовую – не так страшна будет мне смерть». Остался Садко на синем море, а корабли полетели, как черные вороны, – полетели в Новгород Великий. Заснул Садко на доске дубовой, а проснулся во синем море, на самом дне. Увидел он на дне палату белокаменную, зашел в палату, видит – сидит там царь морской. «Ай же ты, Садко купец, богатый гость! – говорит морской царь. – Век ты по морю езживал, мне, царю, дани не плачивал, а теперь сам пришел мне в подарочек. Поиграй мне в свои гуселки яровчаты». Стал Садко играть. Как расплясался тут царь морской! Играл Садко сутки, играл другие, играл и третьи, а все пляшет царь морской! В синем море вода всколыбалася, с песком желтым смутилася, стало разбивать много кораблей на синем море, стало много гибнуть добра, много тонуть людей праведных. Стал в Новгороде народ молиться Николе Можайскому. Вдруг слышит Садко – тронул кто-то его за плечо правое, и слышит он голос: «Полно тебе, Садко, играть в гуселки яровчаты!» Обернулся он, видит: стоит старик седой. Говорит ему Садко: «У меня воля не своя во синем море – приказано мне играть». Отвечает ему старик: «А ты струночки повырывай, шпенечки повыломай, скажи: у меня струночек не случилось, а шпенечков не пригодилося, сломалися гуселки яровчаты – не во что больше играть. Станет тебе царь предлагать жениться, выбирай девицу Чернавушку. Будешь в Новгороде, на свою бессчетну золоту казну построй церковь Николе Можайскому».
Послушался Садко, исполнил все, как приказал старец. (Женился на девице Чернавушке). Было на дне морском столование – почестей пир. Заснул Садко на синем море, а проснулся в Новгороде, на крутом берегу реки Чернавы. Смотрит он – бегут его корабли по Волхову. Встречает он свою дружину. Дивуется дружина: «Остался Садко в синем море, очутился он впереди нас в Новгороде!» Как повыгрузил Садко с кораблей свою бессчетну золоту казну, построил он церковь соборную Николе Можайскому. Не стал больше ездить Садко на синее море, стал себе поживать в Новгороде.
Так в песнях народа сказывается о Великом Новгороде старая быль пополам с вымыслом. Вспоминает народ о торговле и богатстве старого Новгорода, вспоминает об удальцах-повольниках, буйства и грабежи которых немало бед причинили Русской земле, вспоминает и о внутренних смутах в Новгороде, которые и сгубили его…
Былины новгородского цикла разрабатывают темы общественного и семейного быта. Воинская тематика киевских былин имела общерусское значение. Новгород, почти не знавший татарского ига, не разрабатывал былин с воинской тематикой. Из новгородских былин, как сказано, особенно большое значение имеют былины «Садко» и «Василий Буслаев ». К новгородским былинам, по справедливому предположению В. Ф. Миллера, относится также былина о Вольге и Микуле, в которой, помимо характерных для северной Руси географических и бытовых деталей (см. описание поля Микулы, упоминание о соляном вопросе, название Ореховца-Шлиссельбурга и др.), имеется контрастное противопоставление князя-дружинника крестьянину, легко объяснимое в Новгородской Руси, в которой князь был приглашенным со стороны лицом, не имеющим права на землю
Изображение в былине о Садко купеческих пиров, похвальбы лавками с товарами заключает острые социально-бытовые характеристики. Былина разрабатывает тему чудесного избавления от нищеты. Сам по себе такой мотив мог зародиться только в среде, где недоедание-недопивание было обычным явлением. Сказители в начале былины рисуют Садко нищим гусляром, создателем чудесных песен. Сила его искусства огромна, она способна вызвать отклик в самой природе. Но это искусство новгородским купцам оказалось ненадобно, и Садко не на что было жить, нечем было себя кормить. Садко уходит от купцов на берег Ильмень-озера и своей игрой на гуслях и пением покоряет водную стихию. Сам царь морской поднимается из глуби вод и одаривает гусляра невиданными дарами - «рыбами золотые перья». Нищий гусляр, представитель народного искусства, побеждает именитых купцов.
Былина о Садко построена на показе конфликта бедного гусляра и купцов Новгорода (купцы не зовут Садко на пир; Садко игрой на гуслях восхищает морского царя, получает ог него награду и по его наущению спорит с купцами; Садко выигрывает спор, делается богатым, гордится своим богатством, спорит с купцами повторно). Конфликт разрешается благополучно для Садко до тех пор, пока он борется с отдельными купцами. Как только Садко теряет сознание своей связи с коллективом и приходит к противопоставлению себя всему Великому Новгороду, он проигрывает. Поражение того, кто противопоставляет себя коллективу-народу, неизбежно - такова идея, утверждаемая былиной и определяющая развитие сюжета. Во второй части повествуется, как побежденный Новгородом Садко, покинув родной город, странствует по морям. Былина сочетает мысль о чудесном преодолении социальной несправедливости (богатые купцы - бедный гусляр) с прославлением Новгорода.
Былина о Садко имеет ряд эпизодов, схожих с эпизодами эпоса других народов. Это позволило ее сближать с «Калева- лой» (образ чудесного музыканта Вайнемейнена толковался некоторыми исследователями как параллельный и даже тождественный Садко; морской царь былины истолковывался как переработка водяного бога Ахто карело-финского эпоса). Эпизод опускания Садко в море рассматривался как вариация темы бросания грешника в море, разработанной Библией (история Ионы во чреве китовом) и средневековой литературой (ср. историю о Садоке в старофранцузском романе «Tristan de Leonois»)
Возведение былины о Садко к иностранным источникам и толкование ее как переработки фольклора и литературы других народов глубоко ошибочны. Но самые параллели к былине о Садко должны учитываться, как материал для изучения русского эпоса, помогающий раскрыть его особенности и то общее, что роднит былины с героическим средневековым эпосом других народов.
Столь же замечательным образцом новгородского былевого эпоса являются две былины о Василии Буслаеве - о его молодости («Василий Буслаев и мужики новгородские») и о том, как он ездил молиться («Смерть Василия Буслаева»). Эти былины, отражая быт и социальные взаимоотношения средневекового Новгорода (в них содержатся замечательные бытовые зарисовки, имеющие соответствия в летописных записях - см. Новгородскую летопись и Софийский временник), особенно важны тем, что отразили ранние проблески критицизма и элементов рационализма на Руси.
В былинах о Василии Буслаеве отражено критическое отношение к догмам, утверждаемым церковью и всем строем феодального государства. Самый образ Васьки Буслаева характеризуется отсутствием суеверия, столь типичного для средневековья, и стремлением нарушить установленный строем порядок вещей. О Буслаеве говорят, что он «ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай не верует». Отсутствие уважения ко всему, что почиталось как освещенное религией, проявляется во многих поступках Васьки. Так, в пылу боя на мосту через Волхов Васька не задумывается поднять руку на своего «крестного батюшку»; надо припомнить, что крестный предстает перед Васькой в духовном облачении, следовательно, Ваську не останавливает и монашеская одежда. У гроба господня Васька нарушает правила поведения, входя нагим в Иордань-реку. Творил Васька и другие запретные для христианина дела.
Эти характерные черты образа Буслаева всецело объясняются идейной жизнью русского средневековья. Чем больше усиливался идеологический гнет русской церкви, тем рациональнее становилось сознание людей. В условиях господства религиозного мировоззрения он нередко принимал формы «еретических» движений. Таковы были известные на Руси ереси стригольников и жидовствуйпцих. Последние, например, отрицали божественность Иисуса Христа, чудотворность икон и многое другое, что отстаивала каноническая православная церковь как основные элементы христианского вероучения.
Былины о Василии Буслаеве, разумеется, нельзя непосредственно связать с этими «еретическими» направлениями русской общественной мысли. Но эпические песни о нем несомненно отразили обстановку, которая порождала по-разному выражающийся рационализм. Протест Василия Буслаева против установившихся запретов, нарушение им устоев и правил жизни, неверие в поверья и приметы отражали прогрессивные явления общественной жизни средневековой Руси. А. М. Горький справедливо подчеркивал, что образ Буслаева явился специфически русским обобщением общественных явлений и указывал, что в нем отразились некоторые стороны национального русского характера.
Необходимо заметить, что народное творчество отмечает неосознанность протеста Буслаева. Самый протест целиком захватывает героя былины, заставляя его нарушать все правила общежития, совершать также и неразумные действия - всецело ради бесшабашного удальства. Отсюда идет некоторая противоречивость образа, сказывающаяся в том, что Васька, воспринимаемый как явно положительный герой, поступки которого выражают протест против средневекового застоя, против установившихся обычаев, совершает ряд действий, по существу ненужных, ничего не дающих, а иногда противоречащих элементарным правилам поведения (см., например, эпизод с мертвой головой). Василий Буслаев не знает удержу ни в чем; он сам становится жертвой нарушения запретов и в конце концов гибнет.
Былины о Василии Буслаеве, рассказывая о жизни героя в Великом Новгороде, дают замечательные зарисовки быта средневекового города (обычай братчины, кулачные бои и т. п.). Вытопись былины очень точна и полностью подтверждается летописными рассказами (ср. в Новгородских летописях). Сочетание правдиво отображенных идеологических явлений средневековой Руси с точными и яркими зарисовками общественного и семейного быта выделяют былину о Василии Буслаеве как одну из наиболее художественных самобытных эпических песен русского народа.
С новгородскими былинами соприкасается (а быть может, в новгородских землях и была создана) былина о Вавиле и скоморохах. Основание для этого предположения дает то, что скоморошья песенная и былинная традиция живо сохранялась на территории новгородских пятин вплоть до XX в., и былина «Вавила и скоморохи», записанная на р. Пинеге, представляет собой яркий образец этой традиции. Новгород в XV-XVII вв. наряду с Москвой был центром средоточия скоморошьего искусства. Естественно, что преследование скоморохов, гонение на скоморошье искусство, особенно сильное в XVII столетии, в новгородчине проходило также. Скоморохи в грамотах Московской Руси были объявлены слугами дьявола, а их искусство- бесовским Былина о Вавиле и скоморохах как бы отвечает правительству и духовенству и называет искусство скоморохов святым. Эта былина - апология скоморошьего искусства.
В былине царь Собака с сыном, дочерыо и зятем противопоставлены скоморохам, ведущим с собой крестьянина Вавилу. Видеть какое-либо определенное лицо под именем царя Собаки (например, царя Алексея Михайловича, особенно сурово преследовавшего скоморохов) нет достаточных оснований. Скорее всего этот образ надо понимать, как обобщающий эпический образ, противостоящий скоморохам, с которыми, по их призыву, оставив повседневную работу в поле, идет крестьянин Вавила. Силой своего искусства- песней и игрой - Вавила и скоморохи вызывают огонь, испепеляющий «ипищее царство» царя Собаки. На царство скоморохи сажают Вавилу. Заслуживает внимание и то, что в былине скоморохи, идущие на царя Собаку, названы именами святых Кузьмы и Демьяна - бессребреников (т. е. неимущих), покровителей ремесленников (в основном - кузнецов). О них былина говорит: «Не простые люди-то, святые!».
Былина, противополагая крестьянина Вавилу царю, утверждает победу смерда над правителем-Собакой и законность уничтожения его царства.
Сергей Николаевич Азбелев (род. 1926) — советский и российский филолог и историк. Доктор филологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (ИРЛИ) РАН (Пушкинский Дом), профессор Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. Участник Великой Отечественной войны. Автор многих работ по истории, литературе и фольклору Древней Руси. Ниже размещен фрагмент из книги: Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли (учебное пособие по курсу «источниковедение»). СПб.: «Дмитрий Буланин», 2007.И.Е. Репин. "Садко" (1876), фрагмент
Два одинаково популярных героя новгородского эпоса различаются, в частности, тем, что по-разному связаны с летописными известиями о них. Степень этой соотнесенности и степень достоверности одного из таких известий были предметом дискуссий не только эпосоведов, но и историков. Если о Василии Буслаеве — в сущности только одно летописное свидетельство, хотя и повторенное в нескольких памятниках, то довольно много сведений, относящихся прямо или косвенно к прототипу былинного Садко. Летописи сообщали, что в 1167 г. Сотко Сытинич заложил в новгородском Детинце каменную церковь Бориса и Глеба, которая просуществовала до конца XVII в. Былины повествуют, что Садко построил в Новгороде одну или несколько церквей. С.М. Соловьев, решительно утверждавший историчность Василия Буслаева, по вопросу об историчности Садко высказывался осторожно; «Сходство песенного Садка с летописным, — пишет он, — заключается в том, что и в песне богатый гость — охотник строить церкви». Еще менее определенно писал по этому поводу Ф.И. Буслаев. Упомянув, что былинный Садко строил церкви, исследователь замечает: «...эта подробность согласуется с известиями новгородских летописей о том, что нигде на Руси не строилось так много церквей простыми гражданами, как в Новгороде», но не упоминает летописного Сотко Сытинича.
А.Н. Веселовский не сомневался, что в былине отразился, по сходству имен, реальный Сотко Сытинич, строитель церкви Бориса и Глеба. Из построенных же Садко, согласно былинам, церквей, по мнению исследователя, «первичной является <...> церковь в честь Николы, спасшего Садку из моря». По мнению А.Н. Веселовского, реальный Сотко Сытинич, спасенный во время бури Борисом и Глебом, построил в их честь церковь, что и отмечено в летописи. Народное же предание заменило Бориса и Глеба более популярным Николой. В.Ф. Миллер, выводивший былину о Садко в основном из финского эпоса, по вопросу об отношении его к летописному Сотко Сытиничу фактически придерживался того же взгляда, что и Веселовский. Отождествлял Сотко Сытинича с былинным Садко и А.В. Марков.
Впоследствии А.Н. Робинсон датировал былину о Садко XI в. — на основании того, что церковь Бориса и Глеба была заложена Сотко Сытиничем в 1167 г. Эта же точка зрения была высказана Д.С. Лихачевым. Рассказав о построенной Сотко Сытиничем церкви, он пишет: «Естественно, что имя ее строителя перешло в эпос и вокруг построения церкви Бориса и Глеба <...> создались легенды. Именно об этом рассказывают позднейшие былины:
Шел Садко, Божий крам сорудил
А во имя Софии Премудрые,
и другие варианты былин о Садке приписывают ему построение еще двух церквей: Степана архидиакона и Николы Можайского, Поздние летописи называют Садка под 1167 годом — „Сатко богатый" («Софийский временник»). Не может быть поэтому сомнений в том, что „Сатко" летописи и Садко былин — одно и то же лицо. Тем самым датируется и возникновение сказаний о нем». Не касаясь пока существа вопроса, устраним затемняющие его фактические неточности. В цитированном Д. С. Лихачевым тексте былины Садко построил храм «во имя Софии Премудрые», летопись же сообщает о церкви Бориса и Глеба (чего нет ни в одной записи былины), следовательно, нелогично утверждение, будто бы данный вариант былины «рассказывает именно об этом». Неверно, что в тексте «Софийского временника» говорится «Сатко богатый» — в нем сказано просто «Сотко».
2
Обратимся к летописям. О построении Сотко Сытиничем церкви Бориса и Глеба сообщают в том или ином контексте 25 летописных памятников. Это Новгородская 1-я летопись обоих изводов, Новгородская 2-й, Новгородская 3-я обеих редакций, Новгородская 4-я и Новгородская 5-я летописи, Новгородская Карамзинская, Новгородская летопись по списку Дубровского, Новгородская Большаковская, Новгородская Уваровская, Новгородская Забели некая, Новгородская Погодинская летопись всех трех редакций, Летописец новгородских владык, Новгородский летописец по списку Н.К. Никольского, Новгородский летописец, обнаруженный А.Н. Насоновым, Псковская 1-я летопись, Софийская 1-я, Летопись Авраамки, Вол го дек о-Пермская, Тверская, Типографская, Московский летописный свод конца XV в., Рогожский летописец, Владимирский летописец, Воскресенская и Никоновская летописи.
14 летописей содержат известие о самой закладке церкви Сотко Сытиничем в 1167 г. Приводим его по древнейшей из них — Новгородской 1-й летописи старшего извода: «На ту же весну заложи Съдко Сытиниць церковь камяну святую мученику Бориса и Глеба, при князи Святославе Ростиславици, при архиепископе Илии». В остальных случаях текст или совпадает с приведенным, или сокращен или несколько распространен внесением топографических уточнений («в Каменном граде», «в Околотке», «над Волховом по конец Пискупли улицы»). Эти уточнения согласуются между собой и соответствуют местоположению церкви на древних планах Новгорода. В дальнейшем церковь многократно упоминается в летописях и актах. В частности, сообщается об ее освящении в 1173 г., о восстановлении ее после пожара в 1441 г. и о разборке за ветхостью в 1682 г. В одном из таких упоминаний (под 1350 г.) говорится, что церковь «поставил Сотко Сытинич».
21 летопись упоминает церковь Бориса и Глеба вместе с именем ее строителя еще в другой связи. Сообщая о гибели от пожара в 1049 г. деревянной церкви св. Софии (после чего был построен каменный Софийский собор), эти летописи указывают, что деревянная София стояла на том месте, где впоследствии Сотко Сытинич построил церковь Бориса и Глеба: «Месяца марта в 4, в день суботный, сгоре святая Софея; беаше честно устроена и украшена, 13 верхи имущи, а ту стояла святая Софея конець Пескупле улице, идеже ныне поставил Сотъке церковь камену святого Бориса и Глеба над Волховом» (цитируем но Новгородской 1-й летописи младшего извода, так как в старшем этого известия нет; в других летописях встречаются несущественные для нас сейчас сокращения и дополнения, аналогичные тем, которые наличествуют в приведенном выше известии 1167 г.). Эти данные с несомненностью свидетельствуют, что строитель церкви Бориса и Глеба, возведенной в Новгороде в 1167 г., Сотко Сытинич — вполне реальное историческое лицо.
Во всех летописях имя его читается почти одинаково: Сотко (в подавляющем большинстве случаев), Сътко, Содко, Съдко, Сотка, Сотке, Сотъке; в одном случае — явно испорчено: Сьткомо (Тверская летопись). Незначительно варьируется и отчество: Сытинич (в большинстве случаев), Сытиничь, Сытиниць, Сытенич, Сыгьнич, Сытничи, Стънич, Сотичъ; в одном случае испорчено: Сочник (Новгородская 2-я летопись). В былинах формы имени по существу те же: Садко, Садке, Сотко, Садка, Садок. Отчества своего героя былины не сохранили, но постройку им храма запомнили прочно. Само же имя строителя и имя отца его не уникальны: в сходных формах и в различных видоизменениях, иногда в форме отчества или прозвища, они сравнительно часто встречаются в летописях и древнерусских актах, например, новгородский посол Семен Судоков (под 1353 г.), начальник сторожевого отряда Григорий Судок (под 1380 г.), князь Сытко (под 1400 г.), воевода Судок (под 1445 г.), вотчинник Иван Федорович Судок Монастырев (под 1464 и 1473 гг,), Судок Иванов сын Есипов (под 1503 г.), митрополичий дьяк Судок (под 1504 г.), крестьянин Сотко (под 1565 г.), каргопольский вотчинник Сотко Григорьев сын Дворянинов (XVI в,). Кроме имени и отчества, никаких сведений о строителе церкви Бориса н Глеба летописи, к сожалению, не сообщают, в связи с чем М.К. Каргер даже писал, что «отождествление этого знатного боярина, имя которого упоминается летописью „с отечеством", с былинным гостем Садко, давно принятое в исторической и археологической литературе, требует еще серьезных обоснований».
Д.С. Лихачев довольно неудачно пытался обосновать это величиной постройки. По его словам, «церковь Бориса и Глеба, до самого своего разрушения в XVII веке, была самой большой церковью в Новгороде, единственной, превосходившей своими размерами патрональный храм Новгорода — Софию» и поэтому «вокруг построения церкви Бориса и Глеба — столь необычной по своим размерам в Новгороде — создались легенды». Ошибочное мнение, что храм имел столь огромные размеры, может основываться только на одном обстоятельстве. Изображение новгородского Детинца на Хутынской иконе XVI— XVII вв. показывает церковь Бориса и Глеба большей, чем Софийский собор. Однако на этом же изображении Софию превосходит и звонница, которая сохранилась без существенных переделок до сих пор и реальные размеры которой не могут идти в сравнение с Софийским собором. Давно известно, что соотношение величины отдельных изображений на древнерусских иконах и миниатюрах совершенно произвольно. На другом изображении Новгородского Детинца, примерно того же времени (XVII в.), храм Бориса и Глеба выглядит в несколько раз меньше Софии. Других изображений церкви Бориса и Глеба, кроме этих двух, не сохранилось.
Археологическими раскопками был вскрыт ее фундамент. Оказалось, что площадь ее основания была в два раза меньше площади основания Софийского собора. Таким образом, реальные размеры церкви Бориса и Глеба не дают повода предполагать, что исключительная величина ее вызвала создание легенд о ее построении, поскольку о построении гораздо большего по размерам Софийского собора никаких легенд не сохранилось. Но все же, согласно археологическим данным, храм Бориса и Глеба представлял собой «исключительно монументальное сооружение, не уступавшее по своим размерам одной из самых величественных построек Новгорода — собору Георгия в княжеском Юрьеве монастыре». Уместно напомнить, что за 40 лет до того, как Сотко Сытинич начал строить храм Бориса и Глеба, в городе произошел переворот. Новгородцы лишили власти и изгнали своего князя Всеволода Мстиславича (внука Владимира Мономаха). Новгородское княжество фактически стало республикой, часто сотрясаемой междоусобными столкновениями городских партий, — хотя новгородцы и приглашали потом князей, сильно ограничивая, однако, их прерогативы. Борьба за власть между противостоящими группировками, порой доходившая до многолюдных кровавых схваток, длилась 350 лет: вплоть до упразднения республиканского строя Иваном III, который завершил объединение русских земель, присоединив Новгород к Московскому государству. Вскоре он уничтожил татаро-монгольское иго, которое продолжалось два с половиной столетия, а установилось из-за использованного врагами отсутствия единства у тогдашних правителей Руси.
Как известно, князья Борис и Глеб (сыновья Владимира Святого), вероломно убитые в 1117 г. домогавшимся единоличной власти их братом, были официально причислены русской церковью к лику святых уже в 1171 г. Убийца их, Святополк, получил прозвание Окаянного, а святые Борис и Глеб стали религиозным символом противостояния междоусобным браням, духовными покровителями княжеского рода, освящавшими принцип нерушимости наследственных прав. Возведение в центре средневекового Новгорода, в его цитадели, внушительного храма, посвященного именно этим святым (еще до их официальной канонизации), не могло не иметь тогда важного символического смысла. Это должно было восприниматься там как осуждение кровавых раздоров, а может быть, и как проявление симпатии к княжеской династии, члены которой именно здесь не имели уже реальной власти.
В былинах говорится неодинаково о поводах построения церкви. Самая ранняя запись дошла в знаменитом Сборнике Кирши Данилова. Как и в ряде других вариантов, здесь Садко соревнуется в богатстве с Новгородом: он берется скупить все товары новгородских купцов. В одних вариантах былины ему это удается, в других — нет. Согласно тексту Кирши Данилова, Садко трижды выигрывает состязание. Каждый раз он воздает небесам благодарность, возводя храм. Былина, таким образом, сообщает о трех церквах, которые построил Садко. Это свидетельствует, что он хорошо запомнился как выдающийся храмоздатель, хотя величественная церковь, реально сооруженная на его средства, давно не существовала уже ко времени, когда начали записываться былины. Но народная память приписала Садко постройку Софийского и Никольского соборов, воздвигнутых на самом деле новгородскими князьями в ту пору, когда они были еще полновластными правителями Новгорода. У Кирши Данилова читаем:
И влаживал ему Бог в ретиво сердце:
Шед Садко, Божий храм сорудил,
А и во имя Сафеи Премудрыя,
Кресты, маковицы золотом золотил,
Местиы иконы изукрашевал,
Изукрашевал иконы, чистым жемчугом усадил,
Царские двери вызолачевал.
В таких же выражениях былина повествует дальше о постройке храма во имя святого Николая. Оказывается, что уже более 400 лет назад народная молва строителю великолепной церкви в честь благоверных князей-мучеников Бориса и Глеба стала приписывать и причастность к возведению древнейшего княжеского собора — святой Софии, ставшего государственным символом Новгорода. Летописцы XII—XV вв, верно указывали, что создателем этого храма был сын Ярослава Мудрого. Но составлявшаяся в конце XVI в. Новгородская 2-я летопись сообщает под 1045 г.: «Заложи князь Володнмер Ярославич и владыко Лука святую Софию каменную в Великом Новегороде, Сотко Сытинич и сытине». Летописец переписал основную часть текста из своего древнего источника, а добавление сделал, очевидно, на основании былины. Оно исторически недостоверно, так как между построением Софийского собора и храма Бориса и Глеба прошло больше 120 лет, но показывает, насколько доверяли в те времена устному эпосу.
Другой пример — добавление в известиях о построении Сотко Сы- тиничем церкви Бориса и Глеба. В Новгородском летописце, обнаруженном А. Н, Насоновым в рукописи середины XVI в., об этой церкви сказано, что ее построил «Сотке богатой». Такую же замену «Сотко Сытинич» на «Сотко богатой» находим в Новгородской Уваровской летописи, составленной в конце XVI в., и во всех последующих новгородских летописях, восходящих к ней: в Новгородской 3-й обеих редакций, Новгородской Забелинской, Новгородской Погодинской всех трех редакций (первоначальная редакция этой последней в одном случае из двух дает «компромиссное» чтение: «Сотко Сотичь богатой»). Переделка «Сотко Сытинич» на «Сотко богатой» была, очевидно, следствием уверенности летописцев, что Сотко Сытинич — это тот самый «Садко богатый гость», о котором поется в былинах.
4
Эпические повествования о Садко составляют небольшой цикл нз трех произведений. В устном бытовании они исполнялись народными певцами иногда по отдельности, но чаще в разных сочетаниях по две былины, соединенных в одну, а изредка — и все вместе в одном исполнении. Так как большинством записей зафиксированы контаминации сюжетов о Садко, прежние труды по русскому эпосу вели, как правило, речь об одной посвященной ему былине, хотя и передаваемой певцами с разной степенью полноты и последовательности. Отмечали, однако, разнобой в сюжетном составе наличных вариантов, разновременность возникновения отдельных частей. Работы В.Ф. Миллера, А.Н. Веселовского и других эпосоведов прояснили это еще до начала прошлого века. Но сам тезис о самостоятельном происхождении каждого из трех сюжетов был выдвинут вполне отчетливо более четырех десятилетий назад в статье Б. Мериджи А вскоре Т.М. Акимова, внимательно рассмотрев все введенные к тому времени в науку записи, убедительно доказала, что ими представлена не одна былина, посвященная Садко, а три.
Построение храма находится не только в центре былины о состязании Садко с Новгородом. Оно перешло и в другую былину о нем, посвященную путешествию на дно морское. В вариантах ее обычно герой, спустившийся на воду, чтобы умилостивить морского царя, попадает в подводное царство; вернуться оттуда удается благодаря совету святого Николы. Ему в благодарность, по своему обещанию, Садко строит потом церковь. Но опять-таки следует обратить внимание на старейшую запись Кирши Данилова. Здесь нет такого обещания, а из текста ясно, что Садко относился к прихожанам этой церкви, уже стоявшей в Новгороде до того, как ом отправился в плавание: выполнив у морского царя совет святого Николы —
Ото сна Садко пробу жался.
Он очутился под Новым-городом, <...>
Узнал он церкву — приход своих,
Тово Николу Можайскова,
Перекрестился крестом своим.
Название Борисоглебской церкви в былинах забылось. Один из основных исследователей былин о Садко А.Н. Веселовский предполагал, что оно было заменено названием Никольской церкви из-за известной близости между святым Николой и святыми Борисом и Глебом по времени их церковного чествования и по некоторым народным представлениям о них. Имя святого Николы со временем стало особенно популярным именно в Новгороде, где существовала «братчина Николыци- на» (куда вступает былинный Садко) — купеческое сообщество, небесным покровителем которого считался святой Николай. Он же был и покровителем мореплавателей, а Садко, согласно наиболее распространенной из былин о нем, вел заморскую торговлю, и караван его кораблей чуть не погиб от бури, но Садко спасается, следуя совету святого Николы. По мере эволюции былины в ней и появилось представление, что «Садко богатый» возвел церковь именно святому Николе. Как считал А.Н. Веселовский, «на этой стадии развития легенда осложнилась далее темн элементами сказки, которыми наполнены, за выключением эпизода о Николе, дошедшие до нас былины».
Былинные повествования о морском царе и его воздействии на судьбу Садко, конечно, сказочного происхождения. Наиболее развитой вид они приобрели с появлением еще одной былины о Садко: бедный гусляр на берегу Ильменя усладил своей игрой повелителя водной стихии и за то получил от него богатство. Это стало как бы преамбулой к основной былине о состязании богатого Садко с Новгородом (хотя есть и другие былинные вари а цй л в объяснении того, как разбогател Садко). Финальной же в образовавшемся цикле оказалась та самая былина, где Садко, вынужденный отблагодарить морского царя за богатство, попадает к нему на дно, здесь должен развлекать его своей игрой, потом выбирать себе невесту, рискуя остаться тут навсегда, если бы не мудрые советы святого, позволившие вернуться в Новгород. Основательно изучавший эпос о Садко В.Ф. Миллер справедливо считал исконным центральный сюжет, где Садко состязается с Новгородом: повествование могло иметь в основе историческую реальность. Не только у Кирши Данилова, но и в ряде других записей именно этот сюжет изображает своего героя храмоздателем. Как замечал В.Ф. Миллер, «летопись не называет Садка торговым гостем, но нетрудно предположить, что исторический Садко свои богатства, давшие ему средства построить каменный храм, приобрел, как и другие новгородские богачи, путем обширной внешней торговли». Ученый считал, что существовало «новгородское предание, составившее основу былины»; позднее же «к имени этого исторического лица» прикрепились «сказочные мотивы».
Возможные источники подобных мотивов указывали Веселовский, Миллер и другие исследователи в фольклоре не только славянских народов, причем близкие параллели оказались, в частности, у карел, обитающих в тех же местах, где особенно интенсивно бытовали былины о Садко. Игру героя на гуслях в подводном царстве, например, объясняли воздействием карело-финских рун. Но самая интересная параллель, на которую обратил внимание А.Н. Веселовский, нашлась во французском средневековом романе. Герой его по имени Садок, плывя в бурю на корабле, по жребию принужден броситься в море (как виновник опасности), чтобы не погибли его спутники; после этого буря утихает, а сам Садок спасается. Такова же схема сюжета в третьей былине о Садко. Как предполагал Веселовский, «и роман, и былина независимо друг от друга восходят к одному источнику». Сам этот источник пока не обнаружен. Но вполне очевидно, что народному певцу, знавшему былину о Садко, естественно было воспринять такое произведение как повествование об иных приключениях того же героя. Интенсивная заморская торговля древнего Новгорода давала широкий простор международному обмену фольклорными сюжетами, В.Ф. Миллер писал, что упомянутый эпизод о Садоке, вследствие совпадения имен, повлиял на былину, дошедшую до нас. Ученый полагал, что образ Садко-купца позднее расширился представлением о нем как гусляре. Дело в том, что об игре на гуслях нет речи в одной из двух былин о нем у Кирши Данилова: Садко получает богатство от Ильмень- озера, послужив ему не как гусляр. Миллер знал еще одну запись, где речь даже идет именно о пребывании Садко у морского царя, предлагающего герою невесту, но нет игры его на гуслях. Правда, этот текст без начала. Однако уже после смерти Миллера были записаны еще два любопытных варианта былины о пребывании Садко у морского царя. Тут хорошо сохранилось начало:
Еще жил Садко купец, гость богатой.
Не мало раз Садко по морю беги вал,
Морского царя ничем не даривал.
Здесь тоже идет речь и о невесте, но тоже нет речи о том, что герой — гусляр. Необязательно объяснять это позднейшим забвением: оба варианта записаны в сибирском заполярном поселке Русское Устье, где веками сохранялась в изоляции старая фольклорная традиция, которую принесли новгородцы, переселившиеся сюда, согласно их преданиям, еще во времена Ивана Грозного. Есть записанные в разных местах русские мифологические рассказы о том, как герой обогатился благодаря водяному. Некоторые из них близки повествованию о получении богатства без помощи игры на гуслях в былине о Садко. Есть и рассказы, где речь идет о будто бы состоявшейся женитьбе на дочери водяника, в отличие от былины, где герою удалось этой женитьбы избежать.
Сказочно-мифологические подробности в былинах о Садко — результат сложного и, вероятно, долгого взаимодействия между старинными русскими и нерусскими фольклорными сюжетами и тем историческим зерном, которое лежало в основе устного повествования о новгородском строителе знаменитого храма XII столетия. В былинах он прославился еще и как гусляр — подобно другому популярному герою нашего эпоса Добрыне Никитичу, хотя историческим прототипом былинного Добрыни был не богатый новгородец XII в., а государственный и военный деятель X—XI столетий, связанный своей биографией с Новгородом. Но, в отличие от Добрыни Никитича или Ставра Годиновича, былинный Садко — гусляр профессиональный, что отмечал еще В.Ф. Миллер. Он справедливо писал о наличии «следов скоморошьей обработки» главным образом в «былинах-новеллах», изображавших «происшествия городской жизни». Относящаяся к их числу трилогия о Садко — наиболее яркое свидетельство вклада, который внесли, очевидно, именно новгородские скоморохи в уснащение исторической основы эпических песен сказочными эпизодами из своего разнородного репертуара профессиональных гусляров.
5
Спор о том, как соотносятся былины о Василин Буслаеве с летописными известиями, имеет значительную протяженность. Еще И.И. Григорович в своем «Опыте о посадниках новгородских» не сомневался, что «посадник Васка Буславич», о смерти которого Никоновская летопись сообщает под 1171 г., — историческое лицо. Н.М. Карамзин иронически относился к этому летописному известию. В противоположность ему С.М. Соловьев писал, со ссылкой на Никоновскую летопись, что «в древних русских стихотворениях из лиц исторических <...> является действующим новгородец Василий Буслаев». Аргументированно отклонял подобную точку зрения И.Н. Жданов, указывая, что новгородские летописи такого посадника не знают, причем «не упоминают о нем и перечни новгородских посадников». В.Ф. Миллер и А.В. Марков (а позже — А.И. Никифоров), напротив, не видели оснований сомневаться в достоверности указания Никоновской летописи. С.К. Шамбинаго, отмечая, что «Никоновская летопись часто пользуется для своих вставок песенным материалом», а в древнейшей летописи Новгорода — Новгородской 1 -й — «не значилось такого посадника» (в 1171 г. посадником был, согласно этой летописи, Жирослав), причем ((Другие летописи о Васке не упоминают вовсе», заключает, что это известие Никоновской летописи «не находит соответствия с действительностью».
А.Н. Робинсон не только не сомневался в достоверности летописного известия, но и датировал, вслед за В.Ф. Миллером, на основании этого известия сами былины: «Никоновская летопись, — пишет он, — под 1171 г. отмечает смерть „посадника Васки Буславича", на основании чего былины о нем могут быть отнесены к XII в.». Д.С. Лихачев, принимая эту датировку и повторив основные доводы предшественников в пользу фольклорного происхождения летописного известия, писал: «Необычная для летописи форма имени посадника («Васка»), но обычная для былин о нем, также свидетельствует, чт о это известие было взято из последних». Однако собственный аргумент Д.С. Лихачева несостоятелен: такие же уменьшительные имена новгородских посадников (Иванко Павлович, Михалко Степанич, Мирошка Незнанич, Иванко Дмитриевич и т. п.) постоянно фигурируют в летописях. Попытаемся внести в этот вопрос ясность с учетом недавних исследований. В настоящее время известно указание на Василия Буслаева не в одной, а по существу в трех летописях. Это, во-первых, Никоновская летопись (под 1171 г.): «Того же лета преставился в Новегороде посадник Васка Буславичь»; Новгородская Погодинская летопись, в ее первоначальной редакции (под тем же годом): «Того же году преставился в Великом Новеграде посадник Василий Буславиев», и, наконец, сокращенная редакция этой же летописи (тоже под 1171 г.): «Того же лета преставился в Новеграде посадник Васка Буславиев».
Обе редакции Новгородской Погодинской летописи относятся к последней четверти XVII в. Ни одна из предшествовавших ей новгородских летописей (а их теперь известно, кроме кратких летописцев, восемь, причем некоторые дошли в нескольких редакциях) подобного известия не содержит, как и вообще каких-либо упоминаний о Василии Буслаеве. Ни в одной из опубликованных неновгородских летописей, кроме Никоновской, составленной в середине XVI в., сведений о нем также нет. Есть основания полагать, что в Новгородскую Погодинскую летопись это известие попало из Никоновской (непосредственно или опосредованно), так как в новгородских источниках Новгородской Погодинской летописи — в Новгородской Забелинской и Новгородской 3-й летописях — такого известия нет. В самой же Никоновской оно помещено непосредственно за рассказом о победе новгородцев над суздальцами, который восходит к текстам, читающимся в новгородских летописях, до нас дошедших и о Буслаеве не упоминающих. Тщательно составлявшиеся перечни новгородских посадников, дошедшие в составе Новгородской 1-й летописи по рукописи XIV в., имени Василия Буслаевича (или Богуславовича) не содержат. Это касается не только времени около 1171 г., но и всех предшествовавших этому году посадников, что существенно, так как если бы известие о смерти «Васки Буславича» в 1171 г. было достоверно, оно не обязательно должно было означать смерть степенного посадника (т. е. отправлявшего свою должность в 1171 г.), как думал С. К. Шамбинаго; новгородские посадники продолжали носить это звание и после того, как переставали выполнять посаднические функции.
В списках посадников значится несколько лиц, носивших имя Василия, однако все они относятся ко времени не ранее середины XIV в. Не названо вообще ни одного посадника, отчество которого хотя бы отдаленно походило на «Буслаевич» или «Богуславович». Отпадает соображение П.А. Бессонова о том, что Василий мог «скрываться» в ранних новгородских летописях под языческим именем: известие Никоновской летописи должно было восходить к одной из этих же ранних летописей. Однако давно доказано, что именно Никоновская летопись включала известия, почерпнутые из фольклорных источников. Это заставляет полагать, что такому же источнику обязано своим происхождением и упоминание ею «Васки Буславича». И.Н. Жданов предполагал, что существовал сюжет, где Васька становится посадником. Если такой сюжет действительно существовал и в нем, как и в возможном источнике «Повести» В.А. Левшина (о ней см. ниже), упоминался Садко, то нет ничего удивительного, если знакомый с этим сюжетом летописец счел за лучшее поместить известие о смерти «посадника Васки Буславича» в хронологической близости от известия о Сотко Сытиниче, которого он закономерно отождествлял с фольклорным Садко. Внимание Никоновской летописи к былинным богатырям и даже к фольклорным персонажам, которые отсутствуют в дошедших до нас произведениях устной традиции, но, очевидно, фигурировали там прежде, — факт, в достаточной мере оправдывающий такое предположение (не исключающее, конечно, возможности реальной основы).
Хотя, в отличие от былинного Садко, былинный Василий Буслаев не соотнесен пока с вполне определенным историческим прототипом, существуют довольно близкие исторические параллели. Особенно интересный материал такого рода рассматривал Б.М. Соколов, комментируя былины о Буслаеве и о Садко в редко используемой из-за малого тиража антологии 1918 г. Две былины о Василии Буслаеве — о его ссоре с новгородцами и о поездке в Иерусалим, известные в значительном числе записей, иногда объединялись сказителями в одну. Иных произведений былинного эпоса об этом герое не записано, но можно предполагать, что если не былины, то предания о Василии Буслаевиче, содержание которых дошедшими былинами не покрывается, существовали. В пользу этого свидетельствуют отражения фольклора об этом герое в исландском эпосе, чему была посвящена работа В.А. Брима. Сопоставив исландский и русский материал, автор пришел к заключению, что должно было существовать предание о походе Василия Буслаева на Восток. Оно отразилось в Боса- саге, старшая редакция которой, представленная значительным числом рукописей, появилась ие ранее XIV в. и имеет переклички как с первой, так и со второй былинами. Другим свидетельством может служить «Повесть о сильном богатыре и старославенском князе Василии Богуслаевиче», сочиненная В. А. Лев- шиным во второй половине XVIII в. на основе фольклора. Как писала
А.М. Астахова, «для истории русского былинного эпоса „Повесть Левшина представляет большой интерес как отражение одного из устных вариантов XVIII века былины о Василии Буслаеве». И хотя «непосредственный источник „Повести" нам неизвестен», а сама она «не простой пересказ былины», но «литературное произведение, опирающееся на былинный материал», текст ее содержит «детали, которые известны в последующей устной традиции». Нельзя относить к не дошедшему до нас варианту, который использовал Левшин, все отсутствующие в нем детали «Повести», но среди них почти наверняка были и такие, которые отобразили особенности именно этого устного источника. Любопытно, что в тексте Левшина среди второстепенных персонажей фигурирует «Садко богатый гость», а сам Василий в итоге становится князем Новгорода и повелителем всей Русской земли.
Былины о Садко и о Василии Буслаеве дают полезные иллюстрации к результатам исследований социально-политической структуры Новгорода, которые в последние десятилетия существенно обогатились ценнейшими материалами, добытыми в результате беспрецедентных археологических открытий. Несмотря на изменения, внесшие много сказочного в былины о Садко и породившие несколько смысловых неясностей, темных мест в былинах о Василии Буслаевиче, и там и тут достоверно переданы многие характерные черты социального быта Новгорода в XII—XV вв.: заклады, братчины, набор дружины молодым боярином, бой на Волховском мосту, вызванный борьбой за власть, огромный размах торговли, паломничества в Святую землю — все это, как и многое другое, ярче и полнее отобразило реальную жизнь древнего Новгорода, чем несколько схематизированные порой картины древнего Киева в былинах о подвигах его богатырей.
