Концепция жизненных миров Ф. Е

Анализ преодоления критических ситуаций.

М.: Издательство Московского университета, 1984

Федор Ефимович Василюк

ПСИХОЛОГИЯ ПЕРЕЖИВАHИЯ (анализ преодоления критических ситуаций)

М.: Издательство Московского университета, 1984. - 200 с.

Краткая аннотация

Монография посвящена исследованию критических жизненных ситуаций и процессов их преодоления. Проанализированы ситуации стресса, фрустрации, внутреннего конфликта и жизненного кризиса. Чтобы справиться с этими ситуациями, пережить их, человеку необходимо проделать порой мучительную внутреннюю работу по восстановлению душевного равновесия, осмысленности жизни. Установление и систематизация основных закономерностей процесса переживания - то новое, что вносит книга в психологию преодоления критических ситуаций.

Книга рассчитана на психологов, психотерапевтов, философов, педагогов, работников служб социально- психологической помощи населению.

З --------------------- 40-84

© Издательство Московского университета, 1984.

От автора.

Отечественная психология давно перестала быть чисто академической дисциплиной, но она все еще в большом долгу перед практикой. В различных областях общественной жизни этот долг активно выплачивается - фигура психолога становится все более привычной на современном заводе и в медицинском учреждении, в педагогике и юриспруденции. Но потребность в психологической помощи существует не только в социальной практике, но и в личной и семейной жизни, и эта потребность удовлетворяется пока совершенно недостаточно. С другой стороны, сама психология, особенно так называемая "интересная психология", исследующая мотивы, эмоции, личность человека, не может далее продуктивно развиваться только в стенах лаборатории, не принимая деятельного участия в реальной человеческой жизни.

Под влиянием этой обоюдной заинтересованности сейчас открывается новый (и долгожданный) период в развитии отечественной практической психологии: буквально на наших глазах зарождается сфера психологического обслуживания населения - служба семьи, суицидологическая служба с сетью кабинетов "социально- психологической помощи" и кризисных стационаров, психологическая служба вуза и т. д. .

Еще не вполне ясны конкретные организационные формы выделения "личностной" психологической службы в самостоятельную практику, но каковы бы они ни были, сам факт ее появления ставит перед общей психологией задачу разработки принципиальных теоретических основ, которыми эта практика могла бы руководствоваться.

Сами эти основы должны опереться на осознание той, не совсем еще привычной профессиональной позиции, которую занимает психолог, практически работающий с личностью. Если в рамках педагогической, юридической, медицинской и других сфер деятельности психолог выступал как консультант и помощник педагога, врача или юриста, обслуживающий этих специалистов, то, занимая указанную позицию, он становится ответственным производителем работ, непосредственно обслуживающим обратившегося к нему за помощью человека. И если раньше психолог видел его сквозь призму вопросов, стоящих перед другими специалистами (уточнение диагноза, определение вменяемости и т. д.), или своих собственных теоретических вопросов, то теперь, в качестве ответственного субъекта самостоятельной психологической практики, он впервые профессионально сталкивается не с больным, учащимся, подозреваемым, оператором, испытуемым и пр., а с человеком во всей полноте, конкретности и напряженности его жизненных проблем. Это не значит, конечно, что психолог-профессионал должен действовать, так сказать, чисто "по-человечески", главный вопрос как раз в том и состоит, чтобы из этой жизненной проблематики выделить собственно психологический аспект и очертить тем самым зону компетенции психолога.

Принципиальное ограничение этой зоны задается тем, что профессиональная деятельность психолога не совпадает по своему направлению с прагматической или этической устремленностью обратившегося за помощью человека, с направленностью в мир его эмоционально-волевой установки: психолог не может прямо заимствовать свои профессиональные цели из набора актуальных целей и желаний пациента, и соответственно его профессиональные действия и реакции на события жизни пациента не могут автоматически определяться тем, чего хочет пациент.

Это не означает, разумеется, что психолог должен убить в себе сочувствие и сопереживание и раз и навсегда обязать себе в праве отреагировать на "крик о помощи" не как специалист, а просто как человек, т. е. этически: дать дружеский совет, утешить, оказать Практическое содействие. Эти действия лежат в таком измерении жизни, где ни о каком профессиональном долженствовании речи быть не может, как не может быть речи о предписании или запрещении врачу давать больному свою собственную кровь.

Что психолог действительно должен, если он хочет быть полезен человеку как специалист, - это, сохранив способность к состраданию, образующую эмоционально- мотивационную почву, которая питает его практическую деятельность, научиться подчинять свои непосредственные этические реакции, прямо вытекающие из сострадания, позитивно определенной программе патологической помощи, как это умеет в своей облети делать хирург во время операции или учитель, Применяющий то или иное воспитательное воздействий отнюдь не всегда приятное для воспитанника.

Но потому, собственно, необходимо это умение подчинять непосредственные этические реакции профессионально- психологической установке? Потому, во-первых, что утешение и жалость не совсем то (а часто и совсем не то), что требуется пациенту для преодоления кризиса. Во-вторых, потому, что житейские советы, на которые падки многие пациенты, большей частью просто бесполезны или даже вредны для них, потакая их бессознательному стремлению снять с себя ответственность за свою собственную жизнь. Педолог вообще не специалист по житейским советам, полученное им образование отнюдь не совпадает с обретением мудрости, и, стало быть, факт наличия диплома не дает ему морального права делать конкретные рекомендации, как поступить в той или иной жизненной ситуации. И еще: прежде чем обратиться к психологу, пациент обычно обдумал все возможные пути выхода из затруднительного положения и нашел их неудовлетворительными. Нет оснований полагать, что, обсуждая с пациентом в той же плоскости его жизненную ситуацию, психологу удастся найти не замеченный им выход. Сам факт такого обсуждения поддерживает в пациенте нереалистические надежды на то, что психолог может решить за него жизненные проблемы, а почти неизбежная неудача ударяет по авторитету психолога, уменьшая шансы на конечный успех его дела, не говоря уже о том, что пациент зачастую испытывает нездоровое удовлетворение от выигранной у психолога "игры", описанной Э. Берне (1) под названием "А Вы попробуйте. - Да, но..." И наконец, третья из возможных непосредственных этических реакций на беду другого человека - практическая помощь ему - не может входить в арсенал профессионально- психологических действий просто потому, что психолог при всем желании не может улучшить его материальное или социальное положение, исправить внешность или вернуть утраченного близкого человека, т. е. не может воздействовать на внешний, бытийный аспект его проблем.

Все эти моменты очень важны для формирования трезвого отношения пациентов (да и самого психолога) к возможностям и задачам психологической помощи. Однако главная причина, которая заставляет психолога выходить за пределы непосредственного этического реагирования в поисках собственно психологических средств помощи, заключается в том, что человек всегда сам и только сам может пережить события, обстоятельства и изменения своей жизни, породившие кризис. Никто за него этого сделать не может, как не может самый искушенный учитель понять за своего ученика объясняемый материал.

Но процессом переживания можно в какой-то мере управлять - стимулировать его, организовать, направлять, обеспечивать благоприятные для него условий, стремясь к тому, чтобы этот процесс в идеале вел к росту и совершенствованию личности - или по крайней мере не шел патологическим или социально неприемлемым путем (алкоголизм, невротизация, психопатизация, самоубийство, преступление и т. д.). Переживание, таким образом, составляет основной предмет приложения усилий практического психолога, помогающего личности в ситуации жизненного кризиса. А раз так, то для построения теоретического фундамента этой практики вполне естественно процесс переживания сделать центральным предметом общепсихологического исследования проблемы преодоления критических ситуаций.

Читатель, вероятно, уже заметил, что термин "переживание" используется нами не в привычном для научной психологии смысле, как непосредственная, чаще всего эмоциональная, форма данности субъекту содержаний его сознания, а для обозначения особой внутренней деятельности, внутренней работы, с помощью которой человеку удается перенести те или иные (обычно тяжелые) жизненные события и положения, восстановить утраченное душевное равновесие, словом, справиться с критической ситуацией.

Почему для обозначения предмета нашего исследования мы сочли возможным воспользоваться уже "занятым" термином, на этот вопрос мы ответим позже, во Введении. Но почему вообще приходится идти на терминологическое нововведение? Дело, конечно, не в том, что исследуемая нами область психической реальности является для психологии terraincognitaи должна быть впервые названа, а в том, что существующие имена ее - психологическая защита, компенсация, совладающее поведение (copingbehavior) и пр. - нас не устраивают, поскольку выражаемые ими категории фиксируют лишь частные аспекты видящейся нам здесь целостной проблемы, и ни одна из них, значит, не может претендовать на роль общей категории. С другой стороны, новый термин требуется потому, что мы хотим сразу же, с порога, отмежеваться от теоретически ограниченной методологии, доминирующей в изучении этой сферы психической реальности, и вести анализ с позиций определенной психологической концепции - теории деятельности А. Н. Леонтьева , а в ее арсенале просто нет соответствующего понятия.

Последнее обстоятельство не случайно. Хотя многие исследования в рамках этой теории в той или иной мере затрагивают интересующую нас тематику , попытки отчетливо сформулировать эту проблему в самом общем теоретическом плане пока еще предпринято не было. Вероятная причина того, что теория деятельности до сих пор только мимоходом касалась этой сферы психической реальности заключается в том, что эта теория основное внимание уделяла изучению предметно-практической деятельности и психического отражения, а необходимость в переживании возникает как раз в таких ситуациях, которые не могут быть непосредственно разрешены практической деятельностью, каким бы совершенным отражением она ни была обеспечена. Это нельзя понять так, что к переживанию вообще неприложима категория деятельности и что оно, таким образом, "по природе" выпадает из общей теоретико-деятельностной картины; наоборот, переживание дополняет эту картину, представляя собой по сравнению с внешней практической и познавательной деятельностями особый тип деятельностных процессов, (2) которые специфицируются в первую очередь своим продуктом. Продукт работы переживания всегда нечто внутреннее и субъективное - душевное равновесие, осмысленность, умиротворенность, новое ценностное сознание и т. д., в отличие от внешнего продукта практической деятельности и внутреннего, но объективного (не в смысле непременной истинности по содержанию, а в смысле отнесенности ко внешнему по форме) продукта познавательной деятельности (знания, образа).

Итак, в проблеме переживания теория деятельности обнаруживает новое для себя измерение. Это и определило основную цель исследования - с позиций деятельностного подхода разработать систему теоретических представлений о закономерностях преодоления человеком критических жизненных ситуаций и тем самым расширить границы общепсихологической теории деятельности, выделив в ней психологию переживания как особый предмет теоретических исследований и методических разработок.

Понятно, что такая цель не может быть достигнута эмпирическим путем, путем накопления и без того многочисленных фактов. Ее достижение предполагает применение теоретического метода. В качестве такового мы использовали Марксов метод "восхождения от абстрактного к конкретному" . На конкретно-методическом уровне наше теоретическое движение организовывалось методикой категориально- типологического анализа, принципы и приемы которого мы заимствовали из работ и устных выступлений О. И. Генисаретского . (3)

Сформулированная таким образом цель, избранный метод ее достижения и наличные историко-научные условия определили следующую последовательность задач, решавшихся в нашем исследовании.

Сначала необходимо было поставить проблему переживания в контексте психологической теории деятельности, систематически ввести категорию переживания в этот контекст. Слово "ввести", может быть, не совсем точно выражает внутреннюю суть этой задачи, ибо категорию переживания мы не взяли в готовом виде за пределами теории деятельности из какой-либо другой теории, а скорее пытались вненаучную, интуитивно понятную идею переживания "огранить" понятиями и категориями психологической теории деятельности. Такое "огранение" сродни процессу вспоминания, когда мы не можем точно назвать некое содержание, но постепенно сужаем, зону поиска, определяя, к чему оно относится и чем оно не является.

Только выкристаллизовав в теле "материнской" общепсихологической теории идею интересующего нас объекта и получив таким образом определенную точку опоры, можно было приступить к обзору имеющихся в психологической литературе представлений о нем, не рискуя потонуть в обилии материала, завязнуть в деталях и упустить главное. Обзор почти совсем лишен историчности, он строится строго систематически. Читатель, надеющийся ознакомиться С оригинальными представлениями о стрессе, конфликте, фрустрации и кризисе, о психологической защите и компенсации, будет, видимо, разочарован утаи обзором. Он обнаружит в первой главе не галерею самостоятельных теоретических позиций, а скорее строительную площадку, где готовятся отдельные элементы и целые блоки будущей, кое-где уже угадываемой конструкции.

Цель второй, конструктивной главы заключалась в том, чтобы, взяв исходные абстракции психологической теории деятельности и руководствуясь, с одной стороны, общей идеей переживания, а с другой, данными аналитического обзора, развернуть эти абстракции в направлении интересующей нас эмпирии с целью ее теоретического воспроизведения в такого рода знании, которое фиксирует закономерности процессов, а не их общие признаки.

Выделением этих закономерностей "восхождение к конкретному", разумеется, не заканчивается. В третьей, заключительной, главе ставится проблема Культурно- исторической детерминации переживания, разработка которой должна, по нашему замыслу, перебросить мост от общих закономерностей этого процесса, т. е. от переживания вообще, переживания некоего абстрактного индивида, к переживанию конкретного человека, живущего среди людей в определенную историческую эпоху. В этой главе содержится гипотеза об опосредованности процесса переживания определенными структурами общественного сознания, также подробный анализ конкретного случая переживания, выполненный на материале художественней литературы. Этот анализ призван не столько доказать гипотезу (для доказательства его явно недостаточно), сколько проиллюстрировать ее, а заодно и целый ряд положений предыдущих частей работы.

Автор считает своим долгом почтить словами благодарности светлую память А. Н. Леонтьева, под руководством которого начиналось исследование, а также искренне поблагодарить профессора В. П. Зинченко, без участия и поддержки которого эта книга не могла бы увидеть свет, Н. А. Алексеева, Л. М. Хайруллаеву и И. А. Питляр за помощь в работе.

ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ ПЕРЕЖИВАНИЯ

А.Г. ШМЕЛЕВ

Москва

Василюк Ф.Е. Психология переживания (анализ преодоления критических ситуаций). - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. - 200 с.

Современная психологическая литература пополнилась новой самобытной работой. В ней освещаются такие разделы общей психологии, которым традиционно уделялось незаслуженно мало внимания советскими психологами.

Центральным термином монографии является «переживание», в которое Ф.Е. Василюк вкладывает специфический смысл. Автор использует его для обозначения не эмоциональной репрезентации субъекту содержаний сознания, а «особой внутренней деятельности, внутренней работы, с помощью которой человеку удается перенести те или иные (обычно тяжелые) жизненные события и положения, восстановить утраченное душевное равновесие, словом, справиться с критической ситуацией» (с. 12).

В первой главе Ф.Е. Василюк предлагает читателю собственную, весьма зрелую, хорошо библиографически аргументированную классификацию критических ситуаций: стресс, фрустрация, конфликт, кризис. Он вполне оправданно предлагает сузить круг явлений, обозначаемых в современной психологической литературе понятием «стресс», явлениями организмического уровня функционирования человека, знаменующими напряжение витальных потребностей, удовлетворяемых регулярно, без длительных временных отсрочек - «здесь и теперь». Другой круг явлений автор предлагает закрепить за понятием «фрустрация»: это критическая ситуация, выражающаяся в неудовлетворении предметно сфокусированной потребности (мотива), в результате столкновения с предметно-определенным барьером. В отличие от фрустрации конфликт возникает в результате столкновения двух внутренних побуждений, отраженных в сознании в виде самостоятельных «идеационных» понятий - ценностей. Внутренний конфликт протекает в форме особого «ценностного переживания». Кризис - ситуация переживания невозможности реализации жизненного замысла. Кризис возникает в поворотных пунктах жизненного пути личности.

Ф.Е. Василюк классифицирует и обсуждает различные механизмы переживания. Непродуктивные способы переживания, объединяемые автором под традиционным обозначением «психологическая защита», приводят к мнимому улучшению в виде субъективного смягчения неудовольствия, а иногда вызывают дезадаптационный эффект. Продуктивные способы переживания автор обозначает термином «совладание»; они предполагают «реалистический учет целостной ситуации, умение пожертвовать частным и сиюминутным.

Отчетливо и твердо обозначая свою принадлежность к последователям теории деятельности А. Н. Леонтьева, Ф.Е. Василюк смело раздвигает ее феноменологические и концептуальные рамки. Переживание является таким интегральным теоретическим конструктом, который имеет свои проекции и в сфере мотивации (см. психодинамические теории), и в сфере действий (рассматриваются в бихевиоральных подходах), и в сфере образа (исследуются в когнитивной психологии).

Более спорное впечатление оставляет вторая глава монографии. Автор смело берется за решение сверхсложной задачи: произвести типологический анализ видов переживания с помощью построения типологии «жизненных миров». При этом он пытается реализовать, как сам заявляет, принцип восхождения от абстрактного к конкретному: от абстрактных теоретических параметров «жизненного мира» (сложный - простой, трудный - легкий) к эмпирическим, содержательно насыщенным психографическим портретам каждого (из четырех возможных в данной сетке) типа «жизненного мира».

Ф.Е. Василюк ярко и интересно выписывает намеченные психографические портреты «гедониста» (простой и легкий «жизненный мир»), «реалиста» (простой и трудный), субъекта «ценностного переживания» (сложный и легкий) и субъекта «творческого переживания» (сложный и трудный). Преимущественный тип критических ситуаций для первого субъекта - стресс, для второго - фрустрация, для третьего - конфликт, для четвертого - кризис.

Изощренность психографических средств автора вызывает у нас положительное отношение, хотя и может показаться сторонникам строгих теоретических построений легковесной беллетристикой, граничащей со спекулятивными измышлениями.

На самом деле автор предпринимает небезуспешную попытку погрузить свои теоретические конструкции в недра житейской психологии - той психологии, которая традиционно подвергалась скорее литературно-художественной, чем научной рефлексии. Абстрактные типы «жизненных миров» на глазах обретают в книге определенность, полнозвучность, феноменологическую многоаспектность, а следовательно, убедительность. Таким образом, в рецензируемой монографии мы находим тот редкий и весьма ценный в качественном исполнении жанр психологической литературы (обозначим его «психосинтетическая психографика»), который дает читателям возможность узнать, каким образом научно-психологические знания преломляют видение мира и конкретных людей в нем.

Специальный опыт психологической интерпретации процесса переживания предпринимается в третьей главе, где Ф.Е. Василюк реконструирует ход переживаний известного героя романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» - Родиона Раскольникова.

По-видимому, недостатки и просчеты монографии явились продолжением ее достоинств, неизбежным следствием избранного метода теоретически синтезированной типологии.

Ф.Е. Василюк настойчиво стремится найти универсальную сетку классификационных оснований, в которую укладывалось бы одновременно почти все многообразие видов, форм и функций внутренней психической деятельности субъекта по переработке эмоционального опыта (деятельности переживания). К сожалению, вне этой сетки остается анализ конкретных экстремальных ситуаций, где с наибольшей яркостью проявляются процессы переживания и совладания (ситуации длительного одиночества, риска и т.п.). Отыскав достаточно убедительную и эвристичную классификацию четырех типов критических ситуаций (стресс, фрустрация, конфликт, кризис), Ф.Е. Василюк ставит этой классификации в параллель (в качестве изоморфной) классификацию четырех типов «жизненных миров» (на пересечении независимых параметров сложности и трудности). Затем эта и без того чрезмерно обобщенная конструкция обрастает новым слоем изоморфных концептуальных расчленений: жизнедеятельность организма, деятельность, сознание, воля. Наконец, на уровне психосинтезированных типов переживания им ставятся в соответствие такие оценочно-нагруженные понятия, как «гедонизм», «творчество» и т.п.

Искусственность такого упрощенного концептуального параллелизма быстро обнаруживает себя в самом тексте «психосинтезированных портретов», не лишенных, к сожалению, довольно очевидных натяжек. Реалистическое переживание, например, вдруг сближается, даже отождествляется с маниакальным поведением, возникающим в случае сверхзначимой потребности. Это явная логическая ошибка, которую можно характеризовать как «отождествление по изолированному признаку»: факт наличия и у реалистов, и у маньяков доминантного мотива (у реалистов вследствие разложения деятельности на этапы по достижению отдельных целей) приводит автора к ошибочному их отождествлению. В то же время из сферы внимания автора выпадают такие «немаловажные» различия: у маньяков поле сознания сужено, из него выпадают существенные признаки условий, что делает поведение маньяка неадекватным, в то время как для реалиста, наоборот, характерна гибкость и широта когнитивной карты действия.

Совершенно неочевидно также, что ценностное переживание (конфликт) возникает как реакция на легкость жизненного мира: развитие умозрительного отношения к действительности может быть следствием интроверсии активности в результате столкновения субъекта с трудностями по реализации своих замыслов во внешнем мире. Думается, что автор сам видит в своем творческом методе значительные резервы для совершенствования. В несомненной коррекции нуждается и обостренная теоретическая самостоятельность: переходя от реферативных ссылок к конструированию, Ф.Е. Василюк обнаруживает порой неоправданную автономность от теоретических достижений известных ему самому работ. Например, в монографии В.В. Столина «Самосознание личности» (М., 1983) с успехом проводится различение трех уровней организации поведения и психики человека - организм, индивид и личность. Подобного независимого уровневого расчленения не хватает в рецензируемой монографии; отсюда разноуровневые феномены (такие, например, как витальное потребление и творчество) оказываются спроецированными в плоскость явно бедной координатной сетки «трудность × сложность жизненного мира». Несомненное обеднение концептуальных средств данной работы выразилось и в забвении автором леонтьевского трехуровневого расчленения «операция, действие, деятельность», продуктивно разрабатываемого А.Г. Асмоловым. Трудности в жизни человека имеют качественно различный психологический смысл, в зависимости от того, препятствуют ли они реализации операции, достижению цели (действия), достижению мотива. Определенную пользу принесло бы сопоставление типологии, предлагаемой Ф.Е. Василюком, с типологией «жизненных стилей» А.А. Кроника, выделяющего в качестве четырех возможных жизненных стилей гедонистический, аскетический, деятельный, созерцательский.

Более существенный вопрос касается практически значимой заявки автора о том, что переживание есть центральное понятие, предмет консультативной психологии личности, т.е. психологическая помощь личности, по Ф.Е. Василюку, должна состоять в организации продуктивных форм переживания, превращения его из пассивной психологической защиты в целенаправленную деятельность по совладанию с критической ситуацией С этим утверждением следует согласиться, однако, не полностью, так как это привело бы к чрезмерному расширению границ и без того широкого понятия «переживание». Процесс переживания, по нашему мнению, есть такой частный случай внутренней активности, когда ведущим, задающим звеном в цепи преобразований являются эмоции, эмоциональные знаки впечатлений, образов, идей. Стихия переживания - это именно стихийное, ассоциативное, неуправляемое движение содержаний сознания, над которыми довлеет эмоциональная логика. Подлинное «совладание» оказывается возможным, когда процессы переживания протекают в содружестве и под управлением процессов «понимания».

Конечно, психографический анализ типологии взаимодействия между переживанием и пониманием требует, по существу, разрешения классической проблемы взаимодействия между аффектом и интеллектом. Некоторые новые интересные данные по этому вопросу получены в современных экспериментальных исследованиях когнитивного стиля, к сожалению оказавшихся вне библиографии рецензируемой книги.

Все высказанные здесь замечания призваны не умалить, а высветить достоинства работы Ф.Е. Василюка. Книга, бесспорно, полезна не только профессиональным психологам, но и широким кругам специалистов-гуманитариев, перед которыми она раскрывает психологию переживаний человека как особую сложную, динамичную и интимно-подлинную реальность его бытия.

Отечественная психология давно перестала быть чисто академической дисциплиной, но она все еще в большом долгу перед практикой. В различных областях общественной жизни этот долг активно выплачивается - фигура психолога становится все более привычной на современном заводе и в медицинском учреждении, в педагогике и юриспруденции. Но потребность в психологической помощи существует не только в социальной практике, но и в личной и семейной жизни, и эта потребность удовлетворяется пока совершенно недостаточно. С другой стороны, сама психология, особенно так называемая "интересная психология", исследующая мотивы, эмоции, личность человека, не может далее продуктивно развиваться только в стенах лаборатории, не принимая деятельного участия в реальной человеческой жизни.

Под влиянием этой обоюдной заинтересованности сейчас открывается новый (и долгожданный) период в развитии отечественной практической психологии: буквально на наших глазах зарождается сфера психологического обслуживания населения - служба семьи, суицидологическая служба с сетью кабинетов "социально- психологической помощи" и кризисных стационаров, психологическая служба вуза и т. д. и др.

Еще не вполне ясны конкретные организационные формы выделения "личностной" психологической службы в самостоятельную практику, но каковы бы они ни были, сам факт ее появления ставит перед общей психологией задачу разработки принципиальных теоретических основ, которыми эта практика могла бы руководствоваться.

Сами эти основы должны опереться на осознание той, не совсем еще привычной профессиональной позиции, которую занимает психолог, практически работающий с личностью. Если в рамках педагогической, юридической, медицинской и других сфер деятельности психолог выступал как консультант и помощник педагога, врача или юриста, обслуживающий этих специалистов, то, занимая указанную позицию, он становится ответственным производителем работ, непосредственно обслуживающим обратившегося к нему за помощью человека. И если раньше психолог видел его сквозь призму вопросов, стоящих перед другими специалистами (уточнение диагноза, определение вменяемости и т. д.), или своих собственных теоретических вопросов, то теперь, в качестве ответственного субъекта самостоятельной психологической практики, он впервые профессионально сталкивается не с больным, учащимся, подозреваемым, оператором, испытуемым и пр., а с человеком во всей полноте, конкретности и напряженности его жизненных проблем. Это не значит, конечно, что психолог-профессионал должен действовать, так сказать, чисто "по-человечески", главный вопрос как раз в том и состоит, чтобы из этой жизненной проблематики выделить собственно психологический аспект и очертить тем самым зону компетенции психолога.

Принципиальное ограничение этой зоны задается тем, что профессиональная деятельность психолога не совпадает по своему направлению с прагматической или этической устремленностью обратившегося за помощью человека, с направленностью в мир его эмоционально-волевой установки: психолог не может прямо заимствовать свои профессиональные цели из набора актуальных целей и желаний пациента, и соответственно его профессиональные действия и реакции на события жизни пациента не могут автоматически определяться тем, чего хочет пациент.

Это не означает, разумеется, что психолог должен убить в себе сочувствие и сопереживание и раз и навсегда обязать себе в праве отреагировать на "крик о помощи" не как специалист, а просто как человек, т. е. этически: дать дружеский совет, утешить, оказать Практическое содействие. Эти действия лежат в таком измерении жизни, где ни о каком профессиональном долженствовании речи быть не может, как не может быть речи о предписании или запрещении врачу давать больному свою собственную кровь.

Что психолог действительно должен, если он хочет быть полезен человеку как специалист, - это, сохранив способность к состраданию, образующую эмоционально- мотивационную почву, которая питает его практическую деятельность, научиться подчинять свои непосредственные этические реакции, прямо вытекающие из сострадания, позитивно определенной программе патологической помощи, как это умеет в своей облети делать хирург во время операции или учитель, Применяющий то или иное воспитательное воздействий отнюдь не всегда приятное для воспитанника.

Но потому, собственно, необходимо это умение подчинять непосредственные этические реакции профессионально- психологической установке? Потому, во-первых, что утешение и жалость не совсем то (а часто и совсем не то), что требуется пациенту для преодоления кризиса. Во-вторых, потому, что житейские советы, на которые падки многие пациенты, большей частью просто бесполезны или даже вредны для них, потакая их бессознательному стремлению снять с себя ответственность за свою собственную жизнь. Педолог вообще не специалист по житейским советам, полученное им образование отнюдь не совпадает с обретением мудрости, и, стало быть, факт наличия диплома не дает ему морального права делать конкретные рекомендации, как поступить в той или иной жизненной ситуации. И еще: прежде чем обратиться к психологу, пациент обычно обдумал все возможные пути выхода из затруднительного положения и нашел их неудовлетворительными. Нет оснований полагать, что, обсуждая с пациентом в той же плоскости его жизненную ситуацию, психологу удастся найти не замеченный им выход. Сам факт такого обсуждения поддерживает в пациенте нереалистические надежды на то, что психолог может решить за него жизненные проблемы, а почти неизбежная неудача ударяет по авторитету психолога, уменьшая шансы на конечный успех его дела, не говоря уже о том, что пациент зачастую испытывает нездоровое удовлетворение от выигранной у психолога "игры", описанной Э. Берне (1) под названием "А Вы попробуйте. - Да, но…" И наконец, третья из возможных непосредственных этических реакций на беду другого человека - практическая помощь ему - не может входить в арсенал профессионально- психологических действий просто потому, что психолог при всем желании не может улучшить его материальное или социальное положение, исправить внешность или вернуть утраченного близкого человека, т. е. не может воздействовать на внешний, бытийный аспект его проблем.

Все эти моменты очень важны для формирования трезвого отношения пациентов (да и самого психолога) к возможностям и задачам психологической помощи. Однако главная причина, которая заставляет психолога выходить за пределы непосредственного этического реагирования в поисках собственно психологических средств помощи, заключается в том, что человек всегда сам и только сам может пережить события, обстоятельства и изменения своей жизни, породившие кризис. Никто за него этого сделать не может, как не может самый искушенный учитель понять за своего ученика объясняемый материал.